В коридоре уже прогремела вёдрами уборщица, на улицу опустился
вечер, а мы всё смотрели и смотрели друг на друга, изучая. И
загораясь. Я приоткрыла губы, затрепетав. Не отрывая взгляда от его
губ. «Наверное, я смогла бы с ним», - вдруг подумалось мне. Я
смогла бы допустить его к себе. Допустить его в себя.
Эта мысль разом оглушила и взбудоражила меня. Оглушила,
взбудоражила и потянула за собой другую, ещё более смелую. Мне же в
самом-то деле уже нечего терять! Честь-то моя давно осталась там,
на продавленной койке общежития. И какая теперь разница, буду ли я
блюсти себя или не буду. Никакой теперь разницы и нет. Беречь-то
больше нечего! Зато теперь я могу делать всё, что захочу. Всё. Что.
Захочу.
Ощущение вседозволенности затопило и опьянило меня. Опьянило и
чуть было не швырнуло в объятия мужчины, пожиравшего меня своим
потемневшим взглядом. Но я сдержалась и лишь прерывисто вздохнула,
непроизвольно проведя кончиком языка по враз пересохшим губам.
Григорий Петрович вдруг встал, с шумом отодвинув стул, подошёл к
двери и закрыл её на ключ. Я вскочила, охваченная дрожью, и
прислонилась спиной к столу с разбросанными на нём бумагами формата
А4.
А потом посмотрела на его форменные брюки, в которых вздулся
огромный бугор. Я закрыла глаза и застонала тихонько…
Я не открывала глаз до самого конца. И тогда, когда он играючи
подсадил меня на стол, словно я была легче пушинки. И тогда, когда
сильным рывком развёл мои ноги. И когда, тяжело дыша, сорвал с меня
бельё… И когда рывком вошёл в меня, сразу на всю длину своей
могучей плоти…
Ах, я выгнулась как кошка от давно забытого удовольствия и смело
обхватила его ногами, прижимаясь к сильному мужскому телу так
сильно, как только могла…
Он брал меня, тяжело и громко дыша, а я взлетала и взлетала на
шальных качелях блаженства всё выше и выше… И потом, когда горячая
струя мощным фонтаном хлынула в меня, я забилась в судорогах
знакомого наслаждения, повторяя, задыхаясь: «Митя… Митя…
Миииитя!»
Потом, когда всё закончилось, и он, аккуратно вытерев свою
плоть, застёгивал брюки, я вдруг опомнилась, вскочила, одёрнула
свою юбчонку, схватила бельишко и, не попрощавшись, понеслась,
понеслась галопом домой, к спринцовке и банке с марганцовкой.
Да, я же не в лесу росла и элементарные вещи, конечно, знала. Я
была немного зла на него, что он не догадался не кончать в меня
своим семенем. Но… Он увлёкся. Забылся. Я и сама увлеклась и
забылась.