Улицы и окрестности пустынны. Тихо как в могиле. Ни шороха, ни
малейших признаков жизни. Хотя и начались весенние школьные
каникулы, но погода и позднее время давно прогнали всех детей с
улиц и дворов. Даже взрослые уже спят и видят сны. Лишь
какая-нибудь старушка или мало симпатичный чудак-пенсионер,
проработавший всю жизнь лагерным "дубаком", ненавидящий весь мир и
страдающий от бессонницы, еще может сидеть у окна и кропотливо
записывать в тетрадь увиденное, чтобы потом настрочить свой
объемистый отчет куратору в КГБ.
Изложив там все бескрайние и загадочные тайны про своих соседей
по дому. По "доброте душевной" отравляя другим людям жизнь. Обычно
под лозунгом «Мы никогда не спим» глубоко прорабатывались все
аспекты: благонадежность по комсомольско-партийной линии; частота
приводов в органы внутренних дел; моральная и психическая
устойчивость; отношения с коллегами, соседями, в семье. И прочее.
Идиотов везде хватает.
Но скудна сегодня ночью будет добыча этих носителей зла. Даже по
смутной дороге проедет одна или две машины в час и вся радость.
Такое дело настраивает на грустный лад и вызывает дрему...
Тухляк, скукота. Но, чу! Неспящие пустозвоны и бездельники,
добровольные помощники советских карательных органов встрепенулись.
По дороге неясной тенью проследовал велосипедист. Мелькнул и
пропал.
Бывший прапорщик Внутренних Войск Савва Кокорышкин, белоглазый
пожилой человек с бараньей прической, невыразительным лицом и
пронзительным взглядом, поохранявший лагеря на Северах, полностью
озверевший от тоски лагерной жизни, а теперь ушедший на заслуженный
отдых, только и сумел с чувством глубокого удовлетворения записать
в замусоленной ученической тетрадке:
"11-55. Велосипедист проехал по дороге с запада на восток. Рост
средний, фигура средняя. Велосипед стандартный, без особых примет.
По виду рыбак. Одет в темный, сильно потасканный ватник и шлем
танкиста. К багажнику прикреплен рюкзак, высокие резиновые сапоги и
пара удочек."
А ведь ныне выживший из ума и испепеляемый огнем беспокойства
Кокорышкин когда-то славился своим орлиным взором (о чем говорило
гордое прозвище "Орлиный глаз") и меткой въедливостью к деталям. К
тому же место для наблюдения у него было козырное. Окно на втором
этаже. Будь это театр, билет на такое место стоил бы огромные
деньги. Первый ряд, середина… Отличное место, чтобы хоть как-то
расширить кругозор. И если Кокорышкин не сумел выжать из этого
эпизода более пары строк, то другим стукачам более мелкого масштаба
и вовсе писать было нечего. А был ли мальчик? Тьфу!
Велосипедист?