– Ты своими же руками разрушаешь свою
жизнь! Ты думала, что станет с твоей силой без инициации? В кого ты
превратишься? В сельскую ведьму? Будешь заговаривать бородавки и
лечить коров от лишая!
– Пусть так. Но это только моя жизнь.
С чужими жизнями играть я не буду.
Мизелла приблизилась и посмотрела мне
в глаза.
– Это твое последнее слово?
– Да.
Она несколько мгновений молчала,
погрузившись глубоко в себя. Потом вдруг повеселела и обняла
меня.
– Дитя, я дорожу тобой, – прошептала
она на ухо, – и уважаю твой выбор. Пусть будет так. Но если ты
вдруг переменишь решение, я буду рядом. И твоя инициация состоится.
Делай, что велит тебе сердце, милая. Я на тебя не злюсь.
Мизелла похлопала меня по спине и
улыбнулась.
– Пора возвращаться, – она взмахнула
рукой, и зал исчез.
Я снова стояла в королевском парке, с
апельсином в руке. Фильнус смотрел на меня и потирал свой потный
лоб, Эриан жевал виноград.
– Я жду, – настойчиво сказал принц, –
жду твоего рассказа.
– Не сейчас, – тихо сказала я,
чувствуя вдруг сильную слабость. Стала медленно оседать на землю.
Кто-то подхватил меня под руки, раздался чей-то крик. Сила моя
слабела, утекала, как вода из дырявого сосуда. Я все падала,
падала, ниже и ниже. Во тьму. Туда, где берут свое начало чары,
туда, где они заканчиваются.
«Она что-то сделала», – успела
подумать я и погрузилась во мрак небытия.
Что такое тьма?
«Воплощение зла», – ответит
кто-то.
Или:
«Противоположность
свету».
Или:
«Источник зла и бед».
Или:
«Отсутствие света».
Но это не так. Все не так. Это все –
лишь грани тьмы, ее отражения. А отражений тьмы тысячи и
тысячи.
Тьма – это ничто, нуль. Из тьмы все
родилось, тьма полна покоя и вечного равнодушия. Тьма – не зло, и
не добро. Тьма – это все. Она везде, в каждом существе скрыт
осколок отражения тьмы. У каждого свой.
Во тьме родились чары. Вот тьму они
уходят навсегда.
Я поняла это, когда упала в нее, в
эту тьму. Лишившись зрения, чувств, памяти, я поняла, что быть
темной – вовсе не значит быть злой. Я никогда не стремилась ко
злу.
Я стремилась к тьме. К истине. И
справедливости, пусть порой она с острыми когтями и зубами.
«Мир не делится на тьму и
свет, – шептала мне тьма, – есть еще сумерки. Стань
сумерками».
Позже тьма замолчала. Опутала своим
тотальным равнодушием. Справа, там, где когда-то было мое ухо,
что-то прожужжало. Ужалило меня в плечо, и стало больно.
Мучительно, ужасно, нестерпимо. Я бы заорала, если бы у меня был
голос. Но во тьме его не было. Во тьме нет ничего и есть все.