Ласковое солнце вроде бы не жгло, но через пару часов плащ
пришлось надеть, иначе обгорела бы я, как поросёнок. А кентавру
хоть бы хны. Шли не торопясь (вот удивительно хорошие дороги в
Крийяне!). Тёплый ветер обдувал лицо, пригибал головки маков на
обочинах дороги. Может, это и не маки были, но похожи.
Встретили ещё раз козлоногих. Ну как встретили: я их живыми не
увидела. Шийян, только что рассказывавший об особенностях почитания
Великого Змея, примолк и подобрался. Остановился — и встал на дыбы.
Постоял, вглядываясь (ну и башня!), и неуловимым движением достал
лук. Стрелы расстрелял во мгновение ока из обоих колчанов, и из
наплечного, и из того, что на спине висел. Стоя на задних копытах.
После чего, опускаясь, буднично сообщил:
— Всё-таки козлиные миграции в этом году значительно омрачают
праздник, — и, помягчев: — Но, с другой стороны, иначе мы бы и не
встретились. И окорочка, опять же… пойдём, я соберу стрелы, — и
свернул в поле.
Как он их добивает, я не смотрела, но всё равно слышала: и
хриплое блеянье умирающих, и чавканье, с каким стрелы выдёргивались
из плоти, и короткий хряск, с которым отрезались окорока.
А весна в Аттике прекрасная, конечно, даже несмотря на
начавшийся дождь. Скорее даже не дождь, а легчайшая, просвеченная
насквозь солнцем сияющая золотая пыль маревом стояла над пологими
холмами. Но к запаху мокрой земли и прорастающего зерна
примешивался тяжёлый смрад крови и содержимого кишок. Это как-то
подмораживало и бодрило, не давая раскиснуть. А то бы я, может,
давно отдыха запросила — не привыкла к солнцу и свежему воздуху, да
и не хаживала постольку.
Разбогатев на окорока (принц на ходу задумчиво отчищал стрелы и
примолк), мы вернулись на дорогу. Дождь припустил посильнее, но
укрыться негде было. Может, плащ теперь и принцу пригодился бы, да
отбирать его у меня он не стал. Кроссовки опять хлюпали, и я
малодушно обрадовалась, когда увидела с холма селение. Лежало оно в
низинке посередь полей, как серый камень на дне зелёной
тарелки.