– Ты что?
На миг я замер. Этого было достаточно, чтобы тот тип сцапал меня. Он крепко прижал меня к своему пиджаку. Его запах ударил мне в нос, словно нервно-паралитический газ. Дядька ликовал. Живот у него то надувался, то втягивался, как горло у лягушки, которую я видел по телевизору. Мой резиновый нос был прижат к его пузу.
А здорово его хрястнуло! Стенд-то был металлический и тяжеленький. И угодил ему прямо по затылку. Пара розовых трусов лежала у него на плечах, словно шаль.
– Что ты себе позволяешь! – заорал дядька.
– Ничего, – ответил я.
Я попытался отыскать взглядом маму. Почему она не спасает меня от этого психа? Когда я наконец-то углядел ее, она только скорчила гримасу, показывая мне, чтобы я помалкивал.
Тут я взбесился.
– Ты что, думаешь, можно вот так переть напролом? – вопил дядька.
Он поменял хватку и теперь держал меня за шиворот.
– Отпустите! – завопил я. – Отпусти меня, придурок чертов!
Пузо его еще больше задергалось.
– Думаешь улизнуть, да? – бушевал он. – Думаешь, я не понимаю, что ты стащил этот будильник, который у тебя под курткой? Сейчас я тебя живенько сдам охранникам. Эй!
Он махнул рукой, словно вздумал остановить такси прямо посреди универмага.
– Мама, – захныкал я, – ну скажи же этому придурку!
Но она ничего не сказала. Тогда я укусил его в торчавший живот. Я нашел местечко, где пиджак чуть отходил, и впился зубами в жировую складку. Дядька сразу разжал руки. Я кинулся к выходу. Будильник с Микки-Маусом так и остался при мне. Хорошо хоть, он трезвонить перестал!
Так я впервые встретился с Хилдингом Торстенсоном.
Отец разделывал свиную тушу на маленькие кусочки.
Я стоял в дверях и смотрел на его широкую спину. С потолка свисало на крюках несколько ободранных туш, похожих на серо-фиолетовые глыбы.
Мне не хотелось возвращаться прямо домой. Я вышел из метро на Ледовом стадионе и поплелся к отцу на работу. Он еще не заметил меня. Уши его пылали под белой шапкой. Руки, торчавшие из рукавов белого халата, тоже были красными. Это все из-за холода. Тут царила вечная зима, даже летом. Чтобы мясо не протухло.
– Папа!
Он обернулся и подмигнул, увидев мой торчащий накладной нос. Потом наклонился и легко, словно кусок вырезки, поднял меня к лампе дневного света под потолком.
– Это же Лассе, – заорал он. – Лассе, мой мальчик!