______________
*— Не ошибка, герой намеренно говорит так.
Время летело быстро. Скуку развеивали книги и записи, бывшие,
как я уже выяснил, памятью самого Виктора. Хотя я и сомневался
порой, что всё может быть так просто. Правда в какой-то момент
времени меня так достала это неопределённость и невозможность быть
в чём-то уверенным на сто процентов, что я... перегорел. Просто
взял и перегорел. Не отбросил свою паранойю, бившую ключом с самых
первых минут моего, эм, нового «путешествия», а, скажем так,
смирился с неизбежным, принимая некоторые факторы за отправные
константы. Как, например, с записями и книгами. Тут всё было
относительно просто: стол олицетворял собой, если так можно
выразиться, кратковременную память, а полки, соответственно,
долговременную.
Вообще было забавно всё это... ну кроме того факта, что я
каким-то образом очутился в голове вымышленного персонажа, чёрт бы
его побрал (хотя не надо, пока я тут, в его голове). Нет, когда
говорю «забавно», я имею ввиду «забавно с каждым днём понимать и
осознавать нечто новое». Забавно строить догадки, подтверждать или
опровергать их. Как и усмирять собственную паранойю, шипящую словно
кошка на любой шорох, точнее мысль. Подобное времяпрепровождение не
давало сходить с ума от всей той задницы, в которую я угодил. Так,
постепенно, я выдвигал разные предположения, одним из которых и
была та теория о «столе и полках», олицетворяющих память. Проблема
только в том, что если я действительно прав, и это память Виктора,
то, как говорится, моё уважение этому господину. Сейчас поясню.
Через какое-то время, подразумеваю, каждые новые сутки, на столе
появлялись листы с текстом. Там были мысли Франкенштейна. Его
размышления, немногочисленные диалоги, кстати, повторяющиеся слово
в слово изо дня в день и происходящие с одним и тем же человеком, и
наблюдения. Стоило появится новому листку с текстом, как начиналось
небольшое светопреставление: самый «старый» лист вспыхивал
переливающимся свечением и взлетал над столом. Текст на нём начинал
плыть, трансформируясь, изменяясь, часть стиралась, словно
отсеиваясь, а остальное расползалось и тасовалось, формируя новые
абзацы. После этого текст, словно живой, «отлипал» от листа и
устремлялся к разным книгам, вспыхивающими похожим свечением, а
потом... буквы просто впитывались в корешки. Спустя секунду всё
возвращалось на круги своя, будто и не было ничего. И если моё
предположение правдиво, то стоило начинать смотреть на этот
«кабинет» под новым углом. Углом, заставляющим испытывать
неподдельное уважение к человеку со столь организованным и
упорядоченным разумом.