Вытаращив глаза так, что они почти вылезли из орбит, бандит
рухнул лицом в салатницу. Его шестерки, осоловевшие от спиртного и
жирной пищи, с трудом выбирались из-за стола. Что за посмешище, ну
и сброд… Я не стал дожидаться, когда громила за моей спиной выйдет
из ступора и просто вмазал ему локтем в солнечное сплетение. Он
рухнул, фонтанируя полупереваренными деликатесами и силясь
вдохнуть. Увидев, что ко мне, расшвыривая стулья, пробирается еще
пяток его братанов, я извлек шпагу и встал в стойку. Сейчас будет
кровь, много крови… Хотя есть выход проще.
Я приставил шпагу к артерии на шее Ширяева, который давился
лицом в салат.
– Дернитесь – и я его заколю как дикую свинью. Что, парни,
хотите остаться без работы?
Они затормозили. Смерть подопечного в мире телохранителей
означает волчий билет. Никому не нужен охранник, клиента которого
прирезали у него на глазах. Братва замерла, настороженно переводя
взгляды с меня на своего начальника.
– Вот и умнички. А сейчас – оружие на стол. Живо!
По столешнице забарабанили кастеты, ножи, какие-то четки с
непонятными символами… Кто-то извлек из-за пазухи револьвер с
рукояткой вишневого дерева. Я предупредительно вдавил кончик шпаги
в рыхлую шею Гришки так, что из-под него показалась тонкая струйка
крови.
– Без глупостей!
Револьвер полетел в общую кучу. Я махнул рукой в сторону
выхода.
– Все уходят, один остается. Я не собираюсь тащить этого
урода.
Братки заторопились к выходу, некоторые не сочли нужным даже
забрать одежду из градеробной. Последний, наконец пришедший в себя
после моего удара, угрюмо посмотрел мне в глаза.
– Можно?
– Бери своего бугра и валите отсюда. Увижу вас еще раз – освежую
к чертовой матери.
– Попадешься мне еще, малой… Я тебе глаза вырву… – тихо цедил
Ширяев, не делая, правда, резких движений. Я пинком отправил его
тушу в объятия телохранителя.
– На выход.
Когда бандиты скрылись за дверью, я услышал из-под стола
судорожный всхлип. Заглянув вниз, я увидел девушку – еще совсем
юную, с широко распахнутыми глазами, в которых стояли слезы. Форма
на ее груди была порвана. Она, как могла, прикрывалсь руками,
однако сочные персики то и дело норовили выглянуть из-под судорожно
сжатых ладошек. Увидев меня, она дернулась и попыталась уползти в
темный угол. Я знал, что в моменты злости мой взгляд становился
настолько острым, что им можно было резать металл, и устыдился. Вот
дурак, напугал и без того полумертвую от страха подавальщицу.