– Бом, – раздалось последний раз над головой Хопера и над головами всех обитателей Берканы, в городах которых продолжали звонить колокола, даже будучи лишенными языков, и сползая на пол, обдирая руку о показавшуюся стальным тросом веревку и скручиваясь от невыносимой боли, пронзившей все тело, Хопер успел прочитать слова, вспыхнувшие на стенах башенного фонаря.
«Спящий просыпается. Следуй за болью. Спаси и спасешься».
Эти слова отпечатались пламенем во мраке, который накатил на Хопера, и он продолжал их читать и перечитывать, пока Коронзон нес его на плече вниз, потому что здание ратуши вдруг начало подрагивать и исходить трещинами.
Когда Хопер окончательно пришел в себя, ратуши уже не было. На ее месте высились руины, и взметнувшаяся при разрушении пыль медленно оседала на пустых лотках, на крышах Альбиуса, на мостовой, на сгрудившихся в отдалении стражниках и на шатре принца. Над городом стояла тишина. Боль, опалившая все тело Хопера на колокольне, теперь тлела в руке и груди. Нет, не тлела. Обжигала невыносимо, и чтобы не завыть в голос, он прошептал утоляющий наговор раньше, чем открыл глаза. Не помогло.
– Какой же ты мерзавец, Коронзон, – прохрипел, сплевывая пыль, Хопер. – Ведь знал же, что тебе нельзя верить. «Это я говорю, что думаю». Тьфу…
– Я – это всего лишь я, – ответил Коронзон, отряхивая мантию, – и если я могу убить сотни тысяч людей, почему я должен остановиться перед одним умбра? Ты хоть понимаешь, что это смешно? Что ты почувствовал?
– Это не конец жатвы, – прошептал Хопер, поморщился, справляясь с болью, и понял, что не скажет Коронзону о надписи. – Это доспех, укрывший Беркану. Легкий доспех. Тонкий. Пауза. Жатва продолжается. И, возможно, она готовит нечто страшное.
– Когда? – спросил Коронзон. «Когда», а не «что».
– Когда?
Хопер посмотрел на руку. Она стала черна, как лица мертвых в часовой башне. Слушалась его, напрямую не говорила о боли, но почернела и заледенела. От кончиков пальцев до запястья. Но боль была рядом. Окутывала невидимым облаком и руку, и все тело.
– Когда проклятье доберется до моего сердца. Или раньше. Твоей милостью. И что мне теперь делать?
– Подожди, – ухмыльнулся Коронзон, – мне нужно переговорить с принцем.
Принц вышел из шатра вместе с Коронзоном, который был бледен от ярости, только через час. Взглянул на руку Хопера, Триг покачал головой и, покосившись на кардинала, проговорил: