– Кошки-матрёшки, кочережки в лукошке! – ахнул Соловей. – Что за невидаль? Ты девица али птица?
– Птица, птица… – раздалось эхо.
Стёпка ошёломленно прошептал;
– В птицу оборотился валун.
– Гамаюн, Гамаюн, – ответило эхо.
С трудом подняла голову птица Гамаюн, запела песнь протяжную, грустную. Слов не разобрать, только печалование в каждом звуке такое, что сердце холодит, душу плакать заставляет. Притихли Ерёма и Стёпка. Соловей рукавом глаза утёр, чтобы никто не заметил слезу наворачивающуюся, после тряхнул головой, от наваждения спасаясь, нахмурился:
– Ты этого того, уж не знаю, птица ты али девица, одначе уймись с кручинными песнопениями. Попервости рассупонить тебя надобно. А то всяк бы на твоем месте грусть-печаль разводил. Видать, не сама себя сковала-связала.
Опустила голову Птица Гамаюн и смолкла. Схватился Соловей за цепи железные, да порвать не может их. И так и этак тянет, руки в кровь ободрал, а цепи целёхоньки. Стёпка переживает, бегает вокруг, лает, советом помочь пытается, да только толку от его советов нет. Посмотрел-посмотрел Ерёма на товарищей, почесал в затылке, полез в котомку:
– Отойди, Соловей, теперича мой час.
Достал жар-перо, а от него свет идет мягкий перламутровый и будто солнышко осеннее ласково прикоснулось к каждому. По стёпкиной физиономии нежданно улыбка безмятежная расплылась. Черты лица Разбойника смягчились, зачарованно уставился он на серебристо – розовые переливы.
– Авось подарок Батюшки Солнца подмогнёт нам и в сей раз.
Направил жар-перо на Птицу Гамаюн. Свет жемчужный переливчатый окутал птицу. Отлетели цепи сами по себе. Веревки, крылья связывающие, соскользнули. Лазурь пробилась сквозь черноту, окрасив собой оперенье. Серебристо-белая окаёмка легла на трепетавшие крылья. Взглянула ясными глазами Птица Гамаюн, поклонилась:
– Спасибо вам, добры молодцы, за вызволение из плена каменного. Кабы не вы, век бы света не увидала, век бы песен не пела.
– Ну, мы на это дело мастаки, – заважничал Стёпка. – Не впервой.
– Погодьте, други! – вдруг встрепенулся Соловей. – Стало быть, я теперича вовсе и не разбойник, а напротив – молодец?
– Знамо дело, удалец, удалец! – раздался голос знакомый голос, груда каменных обломков зашевелилась, и наружу вылез Звон-Парамон.
Был он изрядно помят, но физиономия сияла, как начищенный самовар. Одёжка была уже не столь франтовая: простая льняная косоворотка, штаны, да лапти. Одним лишь украшением побаловал себя Парамон, онучи подвязал алыми шёлковыми поворозами, да на шее щегольский бант красовался.