Под домашний арест нас не
сажали, но большую часть времени мы проводили в нашем модуле. И
каждый день, допросы, беседы, снятие показаний и так далее.
Опрашивали всех, включая штабных работников и официанток в
столовой. На нервной почве все стали заниматься спортом.
Сегодня нам вновь предстоял
визит к особистам. Утренняя немая сцена в комнате, когда товарищи
смотрят на тебя потерянным взглядом - стала обыденным
делом.
- Конец моей карьере, -
вздыхал Гнётов, сидя на кровати и «пересчитывая» свои
пальцы.
По моим наблюдениям, тяжелее
всех пришлось именно зам. комэска. Григорий Максимович понимал, что
ему уже не светит повышение и дальнейшее продвижение по карьерной
лестнице.
- Григорий Максимович, давайте
оптимистично смотреть на вещи, - начал рассуждать Марк, который не
унывал даже в такой ситуации.
- Барсов, прекрати говорить
умные слова. Они тебе не идут, - ворчал Мендель, выводя очередной
рисунок в своей тетради.
- Паша, ты Рембрандт
недоделанный! - воскликнул Марк. - Всё рисуешь и рисуешь. Лучше бы
делом занялся.
- Каким? Личную жизнь я себе
на пару десятков лет уже устроил, - сказал Мендель, намекая, что по
приезде его ожидают сразу две женщины.
- Это да! - ехидно улыбнулся
Марк, но завидев мой осуждающий взгляд, успокоился. - Серый, а ты
чего такой спокойный? Всё порешал?
- А ты всё болтаешь и
болтаешь. Посиди молча, - сказал я.
- Серый, а ты когда нам
расскажешь подробности боя? - спросил Паша, поправляя покрывало на
кровати.
Почти две недели меня мучают
этим вопросом, но ответить я не могу. Краснов и его коллеги
постоянно говорят мне, что о воздушном бое нужно молчать. Мол, не
нужно знать остальным, как можно сбить на «весёлом»
МиГ-29.
Через полчаса я стоял в штабе
дивизии перед кабинетом особиста - Полякова. Это уже третий мой
разговор на тему угона самолёта. И каждый раз мне приходится
вспоминать последовательность своих действий в тот злополучный
день.
Дверь открылась, и из кабинета
вышел Гнётов. Красный и мокрый, руки трясутся, и взгляд
затравленный. Будто его пытали, выбивая признательные
показания.
- Твоя очередь, - сказал
Григорий Максимович и прошёл мимо меня. - Конец моей карьере, -
тихо проговорил он, удаляясь по коридору, наступая на скрипучий
деревянный пол.
Войдя внутрь, я опять оказался
перед Поляковым лицом к лицу. Он, слегка небритый, сосредоточенный
и с кружкой чая в руке, поздоровался со мной и продолжил свои
бумажные дела.