К северу от городища, что избрали ставкой вожди мадьяров,
простерлось небольшое озеро с заболоченными берегами. По берегам
его окружал небольшой лес — первый предвестник тех дремучих дебрей,
что пядь за пядью отвоевывали юг у великой Степи. Могучие дубы и
плакучие ивы, склонявшие ветви над темно-зеленой водой, столь тесно
смыкали кроны, что в лесу даже в самые солнечные дни царил
таинственный полумрак.
На низком берегу, поросшим папоротниками, лишайниками, хвощами,
орхидеями и росянками, сейчас торчало несколько вбитых в землю
осиновых кольев. Бородатые древляне в плащах из медвежьих и волчьих
шкур сноровисто привязывали к ним пленника — совершенно голого
парня, со смуглой кожей и раскосыми глазами. Выпуклую грудь и
широкие плечи покрывали затейливые татуировки, выдававшие
благородное происхождение юноши: терзали друг друга волки и орлы,
сливались воедино причудливые узоры. На коже не имелось ни единого
волоска — все тело юноши было выбрито с головы до пят. Негодующее
мычание рвалось изо рта, заткнутого палкой, с привязанными к ней
ремешками, стянутыми на затылке молодого человека.
Чуть в стороне от пленника горел костер, возле которого сидела,
задумчиво уставившись на водную гладь, древлянская ведунья.
Мустислава не пошла в мадьярское становище за братом — волхвине,
служительнице Богов Леса, всегда было не по себе среди степи.
Всякий раз, когда Немал приезжал к Альмошу, лесная ворожея
поселялась в своей норе, создав на берегу озера небольшое капище.
За ее спиной чернела наскоро сделанная землянка, рядом с которой
стоял идол — высокая женщина с длинными, в беспорядке
разбросанными, волосами и красивым, но хищным лицом. Прядь
взлохмаченных волос прикрывала один глаз изваяния, зато второй,
выточенный из янтаря, словно сам собой мерцал во тьме. На груди
богини висела серебряная лунница, а вокруг шеи свивала кольца живая
гадюка. Голову же охватывал убор из вороньих перьев. Несколько
кривых сучьев, тут и там торчащие из идола, украшали человеческие и
звериные черепа, другие же сучья пока оставались пустыми.
Мужчины закончили привязывать пленника и, повинуясь кивку головы
в рогатой кике, словно тени растворились средь деревьев. Ведунья
встала и, поигрывая троерогим посохом, с обожженными и заостренными
концами, начала неспешно подходить к дико уставившемуся на нее
молодому человеку. Вот женщина встала над ним и вдруг замерла,
напряженно вслушиваясь в шорохи за спиной. Зеленые глаза зловеще
замерцали в сгущавшихся сумерках, как у лесного зверя.