От
бурливших в нем мыслей, мгновенно отзывавшихся жгучими эмоциями,
Николай Михайлович вскочил с кровати и начал нервно мерить свой
номер шагами.
– Черт, а
почему я решил, что мне под восемьдесят? Зеркало подсказало? – с
этим вопрос он встал, как вкопанный, прямо на середине комнаты. –
Год… Какой сейчас год? – придя в сильное возбуждение, я начал
озираться по сторонам в поисках календаря. – Подожди-ка, у меня же
есть счет на оплату номера…, – он вновь вытащил из внутреннего
кармана пиджака небольшой листок и стал с волнением всматриваться в
него. – Мать вашу… 41-ый год! Счет от 23 марта.
От
охватившей его дрожи, он вновь опустился на кровать. Сердце билось,
как сумасшедшее. Ходила ходуном грудь. Мелькнула мысль о том, как
бы не загнуться прямо сейчас от сердечного удара. С этой мыслью
мужчина постарался успокоиться, начав глубоко и медленно
дышать.
– Что
делать? Что делать? – чуть отдышавшись, ехидным тоном несколько раз
повторил он. – Вот тебе и ответ! Кое-кто мне очень и очень сильно
задолжал почти семьдесят лет назад… Проклятый Саласпилс! – название
того лагеря, куда его ребенком швырнула война, он выплюнул, как
самое страшное ругательство в мире. – Я вам, уроды, покажу «лагерь
трудового воспитания».
Казалось,
уже давно похороненные им воспоминания о войне вновь пробудились с
еще большей ясностью и эмоциональностью... Говорят, со временем
многие события или стираются из памяти, или многое теряют. Мол, не
надо переживать. Пройдет несколько лет и трагичные воспоминания
исчезнут, а останутся только хорошие. Бред! Теслин ничего не забыл
за прошедшие десятилетия! Когда у него случался очередной такой
приступ боли, он вспоминал проклятый лагерь смерти в мельчайших
подробностях. В доли секунды старик снова переносился в прошлое. Он
ощущал себя в шкуре малолетнего узника, который то корчился от
холода на промерзлых досках нар, то дрожал от страха при очередной
сдаче крови. Перед глазами застывали ровные шеренги мертвенно
бледных, высохших до состояний мумий, деток, огромными глазками
смотрящих в сторону здоровенной алюминиевой лохани с недоваренной
брюквой. От стоявшего рядом борова–повара немца слышались то ли
насмешливое хрюканье, то ли презрительный смех.
–
Господи, я же всех вас сотру в порошок, с говном съем. Понимаете, с
говном съем? – шептал он, начиная метаться от одного угла в другой.
– У-ни-что-жу…