- Спят, - сказал тот, глядя чуть в сторону, один глаз у мальца
косил. - Как покойники. Дядь Петь, накинуть бы, весь день в шкафу
торчал, аж ноги свело.
- Добавь ему, - распорядился Пётр, и скрылся за дверью.
Женщина и второй мужчина, высокий, жилистый, в франтоватой
одежде, со сломанным набок носом и тонкими щеголеватыми усиками,
начали подниматься вслед за ним, третий, тощий, с рыжими волосами,
остановился возле пацана, достал из кармана тощую пачку денег,
отсчитал несколько бумажек.
- Беги, Федька, - сказал он, - не твоего ума там дело будет.
Федька придурковато улыбнулся, схватил деньги и скрылся в
темноте, а мужчина зашёл в дом вслед за подельниками. Все четверо
сгрудились в коридоре, один из мужчин зажёг спичку, у женщины в
руках появился листок со схемой комнат.
- Тут спальня, прошу, господа.
Голос у грабительницы был нежный и мелодичный, согласные она
слегка тянула, словно заикаясь. Одноглазый, Пётр Лукашин,
недовольно покачал головой, но спорить не стал, толкнул дверь.
С женщиной он познакомился в исправдоме, где они с братом
отбывали год, определённый Сокольническим судом. После смерти
старшего брата и Радкевича все грехи удалось повесить на них, и
братья Лукашины отделались минимальным сроком. Марию Брумель
привело в тюрьму убийство на почве ревности, народные заседатели
вообще были готовы её отпустить, благо жертвой оказался какой-то
советский буржуй, но подкачало купеческое происхождение, и судья
определил её в Матросскую тишину на три месяца.
Женский контингент содержался в другом крыле, но всё равно
заключённые пересекались - в очереди за пайкой или в постирочную.
Для судьи, арестантов и надзирателей оставалось загадкой, как
обладательница печальных карих глаз и невинного юного личика,
усыпанного мелкими веснушками, умудрилась попасть за решётку. Не в
силах устоять перед ангельской внешностью новой знакомой, Петька
выложил ей то, что знал о деловых партнёрах Шпули, прячущих
капиталы под матрацем. Одним из таких торговцев как раз был
Решетников, он вечно жаловался на трудную жизнь, не возвращая
вовремя деньги, что, по мнению Лукашина значило одно - они у него
наверняка водились. К идее пощипать коммерсанта девица Брумель,
которая просила, чтобы её называли Мурочка, отнеслась равнодушно, и
Пётр сам не понял, как принялся её убеждать сходить вместе на дело.
Наконец, когда Петьку и Зулю выпускали, Брумель согласилась - ей
как раз оставалось сидеть ещё пару недель.