Старик смущается. Ясно дело, боится, что коллаборационизм
припишут. Измена Родине и всё такое. Оно бы и да, но тут Литва,
здесь каждого четвёртого надо в Сибирь отправлять. А то и к стенке
ставить. Каждого второго… Так что до старикана очередь вряд ли
дойдёт. Что я ему вкратце и объясняю.
– Бывало, – вздыхает Суходольский, – но германец больше на
проявку плёнку приносил. Часто потом распечатывал.
Бросился рассказывать, что расплачивались, чем попало.
Сигаретами, консервами, оккупационными марками, а он уж
выкручивался, как мог.
– Показывай негативы! – вот она моя главная мысль! Немецкие рожи
тоже пригодятся, но больше всего меня интересуют местные
полицейские подразделения. С оружием в руках рядом с немцами,
повязка на рукаве – всё, ясно дело, кто ты, зачем и куда тебя надо
пристроить.
Суходольский уходит в каморку и приносит стопку фотопластинок и
ворох фотоплёнок.
– Иногда германцы оставляли плёнку… а вот ещё заказанные, но не
востребованные.
– А чего не востребовали?
– Кто-то мог погибнуть, война же, – пожимает плечами
Суходольский. – А тут вы в город вошли, кто-то не успел. Ой, только
прошу, господин офицер! Не хватайтесь пальцами, я вас умоляю!
Отпечатки снимок портят.
Срывается с места, убегают в съёмочную комнату, возвращается с
тонкими нитяными перчатками.
– Должны вам подойти…
– Гражданин старший лейтенант, – до обращения «товарищ» он ещё
не дорос.
Ещё неуклюже придерживая каждую пластину, нахожу искомое. Чего
это Илларионыч пугается? А, это я улыбаюсь. Частенько замечаю такую
реакцию. Показываю ему негатив.
– Скажи, Илларионыч, а это что тут происходит?
И вот тут наш фотограф, как язык зажевал. С трудом его
расшевеливаю. Заикаясь и сбиваясь, объясняет.
– Так это, гражданин старший лейтенант, как вы ушли, так и
началось… это… стыдно сказать, но многие литовцы побежали служить
германцам. И как бы это сказать… устроили облаву на жи… евреев.
Потом их увели… отдельно поселили…
– Так-так… и ты не знаешь, что дальше было?
– Нет, нет, конечно, нет… госп… гражданин старший лейтенант, –
тут Суходольский понижает голос. – Но говорят, многих убили… я не
видел, но говорят…
– Понятно. А это что?! – выставляю перед его лицом очередной
негатив.
Суходольский бледнеет, заикание низводит его до уровня
глухонемого. Вот уж не думал, не гадал, что придётся успокаивать.
Обычно наоборот делаю.