— Не сомневайтесь, доктор. Мы просто поговорим.
Палата у меня одноместная и довольно просторная. Накал боёв на
Западном фронте сильно снизился и своих раненых французы успевают
отправлять на родину, к тому-же я здесь единственный пациент –
Кавалер Ордена Почётного Легиона.
Из девятнадцати офицеров нашего Русского Легиона Чести выжили
всего восемь. То есть семь, ведь подпоручик Малетин теперь
ненастоящий. При прорыве германской линии обороны под Терни-Сорни
погибли четверо, включая нашего священника Богословского. Хороший
был дядька, Малетин хоть и не набожный человек, но своего тёзку
очень уважал именно за отвагу и самоотверженность. Выпили, конечно,
за помин души. Это не считается пьянством, поэтому доктору я почти
не наврал.
Из приятного: всех нас, русских, представили к наградам: нижних
чинов, а их осталось в живых двести двадцать семь – к Военным
крестам, а офицеров – к Орденам Почётного легиона. Нас с
полковником Готуа, уже действительных Кавалеров, сразу к третьей
степени (Командоров). Представил сам командующий маршал Фош, так
что отказа наверняка не последует. Я бы лучше взял деньгами, но
сослуживцы довольны. Господа офицеры любят такие украшения мундиров
больше, чем дамы ювелирку.
— Денщика с вами отправить, Андрей Николаевич? – поинтересовался
на прощание полковник Готуа.
Денщик – это удобно, тем более что на жаловании мой Ухватов
сейчас у французской казны, да только ведь я в ближайшее время в
Россию возвращаться не планирую, а у него там
родители-братья-сёстры.
—Благодарю, Георгий Семёнович, но не стоит. Доктор говорит, что
мне ещё пару месяцев постельный режим гарантирован, это если вообще
выживу.
— Полно вам, Андрей. Выживите обязательно, – подбодрил меня
ротный.
Ротный у меня целый подполковник. Весь легион чуть больше роты
составом, но рот две и командуют ими подполковники, давно
заслужившие повышение в чине.
— Я тоже на это надеюсь, Игорь Сергеевич, но денщик для меня
сейчас больше обуза, ведь контролировать я его не смогу. Да и
ненастоящее я благородие, сами ведь знаете, случайно так
получилось, я человек сугубо штатский. Побрить меня и санитары
могут, а больше и не нужно нечего.
Из прошлой жизни я ушёл осознанно. Слишком мне там не нравилось
в конце двадцатых годов двадцать первого века. Дело даже не в
собственном возрасте, хотя седьмой десяток прожитых лет оптимизма
не добавлял, а в полной потере человечеством каких-либо целей. Это
человечество утратило понятие «западло», так что в стойле ему самое
место. Я не протестовал против чипирования всех этих странных
созданий, я от них ушёл молча, не прощаясь. Благо, мне было куда
уходить.