Я оделся тщательно. Оно хоть и апрель, но прохладно. Кожаная
шофёрская фуражка, куртка перфекто, лендлизовские галифе и высокие
ботинки. Скромно, неброско, практично. Колхозный бригадир
послевоенных кинофильмов: в чём пришел с фронта, в том и ходит.
И машина под стать: «УАЗ −469». Не совсем послевоенная, но
вполне колхозная. Купил, да. Вместо «ЗИМа».
Никакого сравнения, конечно. «ЗИМ» — породистый красавец, а это
— рабочая лошадка. Неказиста. Но неприхотлива и вынослива. И на
дороге среди десятков и сотен подобных неприметна она.
Выехал, доехал до магазина. Вот странно: если в Ливии я покупаю
что-нибудь в местной лавочке, жители ко мне относятся
благожелательно: молодец, поддерживает нашу торговлю. А если
покупаю здесь, то ворчат: объедаю народ, а ведь могу в городе
купить, тогда местным больше достанется.
И в самом деле, ассортимент нашего магазинчика, и без того
скромный, стал ещё скромнее. Но я, конечно, вошёл. Потому что запах
хлеба манил несказанно.
— Михаил Владленович, только привезли, ещё тёплый, —
поприветствовала продавщица Валя.
— Тогда буханочку, пожалуйста.
Хлеб здесь отличный, да. Стельбов распорядился. Возят хлеб из
Особого Цеха первого хлебозавода. Остальное — обычные продукты «для
населения», а вот хлеб — из Особого Цеха, да. Потому уходит
подчистую, разлетается, и к завозу собирается очередь.
Но меня пропустили без очереди. Расступились, и всем видом
говорят — покупай, Герой Советского Союза.
Я показным смирением не страдаю. Покупаю. Да и дело секундное: я
даю пятиалтынный, без сдачи, и получаю упакованный в вощёную бумагу
хлеб. Ещё теплый.
Благодарю продавщицу, и выхожу на улицу. Мне смотрят в спину, но
не то, чтобы очень уж злобно. Даже жалеючи — отчасти.
Тайна вклада гарантируется государством, но... Но всем известно,
что я потерял много, очень много. Большая часть дедушкиных книжек
открывалась здесь, в Сосновке, потом их переписали на меня, опять
же здесь, в почтовом отделении Сосновки. И теперь от всех сумм на
всё про всё осталось десять тысяч. Было двенадцать, но две я уже
снял. Это ж какое горе-то! Понятно, что превалировало злорадство,
такова человеческая натура, но всё же, но всё же: каждый хоть на
минуту, но ставил себя на моё место. Ставил, и сразу чувствовал:
ах, как жалко-то...
Да и с автомобилем: каково это с «ЗИМа» пересесть на «УАЗ»?
Прежде я ездил, как какой-нибудь вельможа или директор очень
большого и очень важного завода, а теперь — колхозник колхозником,
на «козлике».