Меня мутило. То ли от неприятной жидкости, то ли от
интоксикации. Иногда выворачивало наизнанку, и болезненные спазмы
пускали тело на новые круги Ада. Но я продолжал пить.
Так как безумно хотел выжить.
***
Спутанность сознания постепенно исчезала. И я уже более трезво
пытался оценить свое состояние. Сильно удручало, что память не
торопилась возвращаться. Правый глаз не видел. Аккуратное
ощупывание пальцами говорило о том, что поврежден не только он, но
и веко. Рассмотреть и изучить увечье не получалось, вода в реке
была слишком мутная и не позволяла увидеть ничего. Вероятно, это и
к лучшему. Судя потому, что мне говорили пальцы, лицо мое
обезображено.
Слабее всего пострадал хвост, и обгоревшие участки на нем
причиняли меньше болевых ощущений, чем те, что покрыты кожей.
Чешуйки гораздо плотнее и способны вынести большую нагрузку. И
рецепторы на хвосте шайраса работают иначе. Они прекрасно осязают
прикосновения, давление и температуру. Но болевых раздражителей на
хвосте значительно меньше. И находятся они под чешуей. Иначе мы бы
не могли скользить по острым камням и веткам, или сильно нагретой
солнцем поверхности, а просто корчились бы от боли.
Но к огромному сожалению, хвост заживает дольше. Нужно отрастить
кожу, и потом она уже сможет покрыться новой чешуей. Я осторожно
снимал поврежденные чешуйки, не оголяя сразу больших участков.
Места без них такие же уязвимые, как и на остальном теле. Без
капсулы, концентратов даже хваленая регенерация шайрасов была
недостаточна с масштабными повреждениями.
Шипя сквозь стиснутые зубы, я постепенно отдирал остатки
зеленоватого одеяния, похожего на военный китель, кусками
вплавленного в меня. Мне приходилось часто останавливаться, глубоко
дышать и потом снова браться за эту болезненную, отвратительную
работу. Иногда я терял сознание. Местами показывалась молодая
розовая кожа, очень тонкая. И прикосновения к ней отзывались на
пределе чувствительности и боли, я старался не трогать ее лишний
раз, давая время окрепнуть.
Что-то мне подсказывало: я ни разу в жизни не попадал в такие
передряги.
Когда меня перестало выворачивать водой, я начал из этой же реки
отлавливать ленивую рыбу, приплывающую мне прямо в руки, и поедать
ее. Она, как и все вокруг, пахла гарью и имела вкус затхлости,
присущий само́й реке. И по первости рыбу ждала та же участь, что и
воду. Но для того чтобы регенерировать, у меня не оставалось иного
выхода, кроме как есть.