— Ошибаешься, Тьерри. Я просто стала человеком, я не притворяюсь. Мне это нравится, это мой образ жизни. Это настоящая я.
— Да я это понимаю...
— Всё, Тьерри, перестань забивать мне этим голову. Не хочу быть актрисой, и точка. Да и как ты это представляешь? Хочешь, чтобы меня запечатлели в "большом" кадре и крутили по телевизору весь следующий век?
— Мне прекрасно известно, что ты легко перевоплощаешься в кого угодно. Хоть в старуху болезненную, хоть в сексапильную брюнетку с четвертым размером груди, хоть в бледную как моль вдову. Необязательно сниматься в своей внешности. Было бы желание. Но у тебя его нет, я понял, и поэтому всё, молчу. — Но молчит он ровно полторы секунды и возвращается к предыдущей теме. — Так что ты делала всю неделю?
— Встречалась кое с кем, — мне вновь становится грустно при мыслях о Джее. Мне его так не хватает, с ним забываешь обо всём на свете и живешь одним днем, наслаждаешься теплом близости, не думая ни о чем другом. Будто проблем не существовало никогда и не существует. Наверное, поэтому неделя утекла как вода. Незаметно, бурно и легко. Но сказки вечными не бывают, увы.
— Да-а? — заинтересовавшись, он весь подбирается и рассматривает мое лицо. — И что? Он?
— Нет, — слегка качаю головой, — не он.
— Тогда зачем? — выражение лица жалостливое. — Ведь каждый раз всё кончается одним и тем же. Твой дерьмовый отец доводит до колик очередного хлюпика, ты страдаешь.
— Нет... на этот раз он стер ему память.
Тьерри единственный, кому я рассказываю о своих несостоявшихся отношениях, о причинах и следствиях. Обо всём. Странно, да? Наверное, да. Мне просто с ним легко, а еще мы дружим уже очень долго — половина тысячелетия — немалый срок, нехилые узы, не шаткая верность, а железобетонная. Многое пережили вместе, многое начинали, многое приводили к логическому завершению. И я ни разу не желала его как мужчину, ибо в таком случае мой отец сунул бы свой противный нос и в эти отношения. А они для меня священны. Дружба с Тьерри — единственная константа в моей переменчивой судьбе. За Тьерри я держусь зубами — никому не позволю нас разлучить. За него, чувствую, я порву любому глотку. Вероятно, поэтому он всё еще помнит меня; отец знает, что я ему этого никогда не прощу. Не то что не прощу, а убью своими собственными руками, и плевать, что он сам Господь Бог! И плевать, что тогда рухнет весь мир!