Ваську тряхнул озноб, но унялся.
Похоже на каморы Трубецкого бастиона... А человек?.. Ему ли не
знать майора Преображенского полка. И о его положении в Канцелярии
Тайных розыскных дел Рычков тоже знал. И несло сейчас Ваську,
похоже, в самый пень забубённой пьяной головушкой.
– Ушаков Андрей Иваныч...
– Ишь ты, – усмехнулся Ушаков. – Сам
кто таков?
Хорёк окунул перо в чернильницу и
вновь замер над листами. На кончике наливалась густая, чёрная, как
Васькина участь, капля.
Рычков назвался. Хорёк зачиркал в
листах...
– Ну и зачем ты, братец, простеца
деревенского под «слово и дело» подвёл, а?
Отвечать было нечего. Отвечать
придётся. На плечо легла короткопалая лапа с опалённым волосом на
пальцах, и кровяной каймой под обломанными ногтями.
– Дрянь человечишко, – сказал Васька,
стараясь не лязгать зубами, – Пустозвон. Во хмелю зело шумный. И
простеца его из тех, что воровства хужее...
– И ты решил, что можешь его судьбой
вершить?..
– Под Нарвой только тем и спасся, –
сказал Рычков. – И при Полтаве в вину мне того не ставили...
Хорёк замер в сомнении, косясь на
Ушакова. Взгляд вельможи сделался тяжёл, неподвижен...
– Пошли вон! – сказал он вдруг.
Кат засопел, тяжело затоптался, а
переписчик метнулся к двери споро и сообразительно. Рычков
посмотрел на голую волосатую спину палача, блестевшую от пота.
Заскорузлые завязки кожаного фартука болтались поверх жирного гузна
в засаленных портах. Кольцо на двери тяжело брякнуло.
Ушаков взял едва начатый лист.
– Я тебе скажу, что будет, – сказал
он, не поднимая глаз, – Зайцеву, как после дыбы оклемается, всыпят
батогов, выправят пачпорт и отправят восвояси, в его Кукуево...
Он пожевал тонкими губами.
– С тобою же выйдет инако. Дабы не
было у тебя охоты впредь озорничать, показывать на людей облыжно,
да отрывать попусту розыскную канцелярию от насущных дел
государевых, будешь ты допрошен с обыкновенным пристрастием,
признан виновным, лишён чести и звания, прилично наказан батогами и
по сему экстракту сослан на вечные работы в Демидовские
рудники...
Васька зло оскалился: напугал
ежа...
Ушаков меж тем смял допросный лист и
поднял взгляд на Рычкова.
– Для всех, – добавил он. – Кроме
меня...
Рычков таки ослаб разом, словно
выдернули из него стержень, и стоять остался из того же лютого и
бездумного упрямства, с каким стоял по колено в убитых в самых
жестоких сражениях.