— Саранча. — Он сплюнул. – Здоровенная. Но ващет я их не боюсь!
Просто не думал, что…
Дабы доказать собственное бесстрашие, он полез ловить саранчу.
Та не далась, выпорхнула и улетела на черешню.
— Не боюсь! – повторил он и полез на дерево – покарать
вероломного инсекта.
— Да верим, — успокоил я его, — сам бы заорал, когда так
внезапно, да в морду.
Он уселся и заработал руками. Я смотрел на них с бабушкой – как
они сидят, как движутся их локти, и понял, что напоминает
процесс.
— Знаете, что вы делаете? – спросил я. – Доите кусты.
Каюк заржал и повалился на петрушку. Бабушка просто улыбнулась,
и тут с дороги донесся хриплый бас:
— Эльза Марковна! Э-эй, теть Эльза!
Бабушка выругалась и пальцем указала в сторону источника
звука.
— Вот он, Каналья. Деньги пропил, скотина полоумная.
— Автомеханик? – сделал стойку я.
Она не ответила, устремилась к калитке через весь огород, как
боеголовка – к цели.
— Хана Каналье, — констатировал Каюк.
— Прослежу, чтобы Каналья выжил. Пригодится. – Я зашагал к ней,
оставив Юрку доить куст в одиночестве.
Бабушку скрыла стена дома, за который она свернула. Донеслось
сперва бормотание, потом – бабушкин командирский голос:
— Проваливай! Нет у меня ничего.
— Бу-бу-бу, бу-бу-бу.
— Ты когда обещал отдать? С февраля жду. Вот отдашь –
приходи.
Я выглянул из-за дома. Над забором высился домовенок Кузя сорок
лет спустя: косматый, круглолицый, то ли чумазый, то ли черный от
суррогатного пойла.
— Теть Эльза, — взмолился он, подергал замызганную майку. –
Трубы горят, не губите! Может, что починить надо, а? Вскопать?
— Проваливай, скотина!
Напряженная поза бабушки не предвещала ничего хорошего.
— Ба. — Она обернулась, а я кивнул на гараж.
— Некогда сейчас этим заниматься.
Каналья смолк, думая, что мы разговариваем о своем, а не решаем
его судьбу.
— Так вечером пусть, — продолжил я.
— Эльза Марковна! Ну пятьдесят граммов! Ну тридцать! – Он сложил
огромные лапища в молитве.
Бабушка посмотрела на меня, на него, на стену гаража.
— Тридцать! – жалобно канючил Каналья.
— До чего себя довел, тьфу! – офицер-афганец! – пробормотала
она, направляясь в летнюю кухню за стопкой самогона.
— Мать со стыда сгорела, совесть пропил, мозги пропил, —
доносилось уже оттуда.
Вышла бабушка со стопкой, папиросой и трубкой. Прежде чем отдать
самогон, она спросила: