Девочка кусает чью-то руку,
вырывается и убегает. Ей страшно быть рядом с озлобленными
людьми.
«Ловите ее!»
«Другие дома подожжет!»
Тяжелое дыхание за спиной, Дину
нагоняют и валят в снег. Рот и ноздри забиваются холодными
льдинками. Щеки колет разбитая ледяная корка. Снег успел подтаять
от огня и вновь замерзнуть.
Машина с красным крестом увозит
промокшую Дину. Ей так и не дали теплой одежды. Замерзшие детские
пальчики сжимают мамину заколку, соскочившую с волос.
Она в маленьком кабинете. Веет
сквозняком, но здесь теплее, чем на морозе. Ее осматривает хмурый
небритый врач. Он задает вкрадчивые вопросы, и от него сильно разит
водкой. Она молчит. Дине дают какие-то предметы, просят что-то
проделать с ними. Но в комнатке тесно, руки дрожат, у нее ничего не
получается. Врач что-то пишет, и Дину уводит санитар. От него тоже
пахнет водкой, но еще сильнее — чесноком.
Она оказывается в комнате с железными
кроватями и двойными решетками на окнах. Здесь запах еще хуже, чем
изо рта санитара. С Дины срывают родную пижаму, взамен швыряют
что-то серое и неудобное. Ей все равно. Она валится на кровать.
Острая игла вонзается в попу. Жар охватывает ее. Ей грезится, что
она внутри горящего дома...
— Давыдов, сейчас тебя обвинят в
убийстве... Как меня в поджоге.
Михаил медленно поднимает глаза.
Дина, привязанная к офисному креслу, выкатилась из-за перегородки и
смотрит на него. Серые глаза полны сочувствия.
— Надо что-то делать, — с укором
говорит взрослому мужчине хрупкая девочка.
«Надо что-то делать», — мысленно
соглашается на редкость собранный в привычных ситуациях директор по
информационным технологиям. Его гложет болезненное ощущение чего-то
непоправимого, перечеркивающего прежнюю размеренную жизнь. Глаза
отказываются смотреть на неподвижного человека с окровавленной
шеей, с которым он только что боролся.
Распахивается дверь. На пороге
возвышается командир охранников Анатолий Бойко. Накачанные ноги,
мощный торс и угрюмая физиономия. Стандартный бейджик на широкой
груди выглядит столь же крошечным, как княжество Монако на карте
Европы. Круглые глазки шарят по комнате, оценивают картину, губы
перекашиваются.
— Убил! — сипит он. — Ты зарезал Леху
Бритого!
— Это не я. Мы только боролись. Я не
убивал его, не убивал, — оправдывается Михаил и ловит себя на
мысли, что совсем недавно сам слышал подобный лепет от растерянной
девочки.