А тут, в апреле, словно резьбу сорвало. На работе с мастером
поругался, он у нас слишком принципиальный — в брак половину
дневной выработки отправил, хотя и вины моей нет, станок барахлил,
так я и решил грамм сто выпить, чтобы успокоиться. Ну, сто выпил,
потом еще… А дальше уже не помню. Все будто в тумане было.
Проснулся как-то – ни Полины, ни деток. Вещи детские забрала, вот
только Мишка остался — под кроватью лежал.Я его Мариночке в
Ленинграде купил. Очухался, поехал в Шексну, а тесть, хоть и не
мильтон, но тоже ваш, в колонии служит. Он мне сразу сказал – мол,
пить завязывай. А я в Шексне и не пил почти, только пару бутылок
пива, чтобы голову поправить. Вернулся, весь не в себе был, не
помню даже, за что на пятнадцать суток-то угодил? И с работы
пришли, сказали – мол, за прогулы уволили. Ладно, думаю, хоть в лес
схожу, уток побью. Я и сам без охоты жить не могу, да и тесть у
меня жареную утку уважает. И доченьке бы кусочек хлеба принес. А
тут и ты, ружье у меня забрал. Так как я теперь жить-то стану? И
доченьки нет, и на охоту не с чем сходить.
Я слушал слезливые излияния взрослого мужика и чувствовал, что
скоро мы зайдём не туда и дальнейшего адекватного разговора не
получится. Значит, надо закрепить успех, пока не поздно. Я смахнул
со стола лишнее вместе с любопытным тараканом и положил перед
утирающим слезы Бурмагиным лист бумаги и ручку.
—Пиши, о чём только что рассказал. Самую суть: где, когда, кого,
чем, где нож и всё такое.
Только старался я зря. У мужика так плясали руки, что мне стало
его жалко. Поставь сейчас перед ним стакан водки — до рта не
донесёт. Где уж тут писать чего-то. Вот ведь надо было выпросить у
соседа по общаге портативный магнитофон. Видел я у него такой,
катушечный ещё, «Весна-3» называется. Но на нет и суда нет, чего
теперь горевать. Да и не факт, что магнитофонная запись будет
признана за доказательство.
Я быстренько прикинул, что мы имеем.
Можно, конечно, записать показания самому (Саньку я по некоторым
резонам в происходящее посвящать не хотел), дать этому кренделю
расписаться, но он, пожалуй, и этого сделать не сможет. И потом,
потерпевший милиционер почему-то сам, а не следователь записывает
показания своего обидчика – какая цена будет такому
«доказательству»? А как только «Босой» окажется в КПЗ, сокамерники
его быстро научат идти в отказ. Дескать били, унижали, угрожали,
вот и оговорил себя с испугу.