Видимо, от сопротивления программе перед глазами начинает
темнеть, инстинкт самосохранения намертво сцепляется с разумом,
который отказывается подчиняться и убивать Лари. А вот бывший
приятель тянется за пистолетом левой рукой. Берцем отшвыриваю
оружие, выбираюсь из лаборатории на переднее сиденье и приказываю
Биллу остановиться, он перестраивается в крайний ряд, я выскакиваю
из фургона и не разбирая дороги бегу прочь.
Несусь, шлепая по влажному асфальту. А когда приходит осознание,
что я стал куклой зверобогих, изо всех сил желаю выбежать на
трассу, но ноги не слушаются меня. Потом пытаюсь спрыгнуть с моста,
но не могу сдвинуться с места. Мне не нужна такая жизнь, но я нужен
ей.
Ты не смог ликвидировать преступника и предотвратить его
грядущие злодеяния.
Твое предыдущее достижение аннулировано.
Осталось предотвратить 500 правонарушений.
В наказание я чуть дольше бесконечности терплю такую головную
боль, что едва не отключаюсь. Постепенно возвращается способность
соображать, и становится еще хуже. Боль, разрывающую душу, не
погасить лекарствами, не заткнуть действиями.
Зверобогие превратили мою жизнь в жалкий обрубок без радости и
цели. Мне нельзя вернуться к тем, кого я люблю, я опасен для них. У
меня нет даже надежды, что найдется выход.
Бездумно бреду по мокрому асфальту, а потом мокрый, отчаявшийся,
я просто сажусь на мост и свешиваю ноги. Бездумно смотрю на
пустынную ярко освещенную площадь с идолами богов, в брюхах которых
– приемники для вещей. Считается, что Ваал брезгует черноротыми,
потому не принимает от них человеческих жертв, и они жертвуют
вещами, которые не сгорают, а переходят служителям культа,
спускающихся сюда с верхних ступеней.
У меня нет денег и сухих вещей. Думаю, Ваал не обидится, если я
его немного выпотрошу. А если обидится, тем лучше.
Спускаюсь на огромную площадь, которая заканчивается храмом, а
на нем –голопроектор, транслирующий ролики из жизни богов. Блики
отражаются в мокром асфальте, и я будто бы шагаю по акварельному
холсту, выполненному техникой по-мокрому. Ценитель прекрасного во
мне так сокрушается, что под рукой нет красок и холста, что я даже
ненадолго забываю о своих проблемах.
На полпути к крайнему идолу я замираю, потому что голограмма
меняется: появляется дикторша в белом костюме с огромным стоячим
воротником и объявляет: