Кажется, что ударов было так много, что они, оставив тело в живых, все-таки забили до смерти какую-то часть меня. Ту, что чувствует боль. Я не могла сбежать от побоев, но я могла сбежать из своего тела. Я довольно быстро научилась абстрагироваться от происходящего и представлять, будто это происходит не со мной, будто это не моё тело. Оно – чужое, далекое, неживое. Это по нему колотили мужские кулаки, это оно страдало и принимало на себя удар, а я пряталась в далекие уголки своего разума, и той хитрой и уцелевшей части меня уже не было больно. Будто я смотрела на себя со стороны, откуда-то из угла комнаты, с потолка, с порога – откуда угодно, только не изнутри. Я сбегала надолго, побои иногда продолжались больше получаса, а потом нужно было сидеть неподвижно, сливаясь с мебелью и полом, чтобы не привлекать его внимание и не наткнуться на новый повод для наказания. Это случалось так часто, что в какой-то момент я просто забыла дорогу обратно. Связь между душой и плотью была потеряна, и я не помню, в какой момент эта часть меня погибла окончательно. Может, когда он ударил меня головой об угол стола или когда швырнул в стену. Само собой, он не хотел этого делать. Я его вынудила. Съела лишний кусок торта, кашляла слишком громко. Такие, как я, должны получать по заслугам.
Тело – это всего лишь мясо, кости и требуха. Он мог догнать его, мог избить, мог пустить кровь – но это уже не со мной, а с тем куском мяса, который намотан на мою душу. Сквозь него он до меня не доберется.
Моя мать – это не только ноги, но еще и спина. Когда она оставляла меня у бабушки (в лучшем случае – у нее, в худшем – у едва знакомых людей) и уходила, на прощание пообещав забрать меня завтра и неизменно забывая об обещании на пару-другую недель, я смотрела на ее спину из окна. Я знала, что завтра она не придет, и пыталась наглядеться на нее на много дней вперед. Я не отрывала глаз от ее фигуры – от белого свитера, от пиджака в клетку, от желтой блузы – но всегда сзади, со спины. Она удалялась, а я стояла позади и ничем не могла привлечь ее внимание. Я могла хорошо учиться, могла рисовать ей картины, могла собирать цветы в саду и осыпать ее лепестками, могла просить – ничто на свете не могло заставить ее повернуться ко мне лицом.
«Мама» – это не только ее спина, но и спины других мужчин. Они загораживали ее плотным, непроницаемым кольцом. Если они поворачивались, то только для того, чтобы отогнать меня или дать мне какой-нибудь подарочек, который предназначался не столько мне, сколько моей матери – им хотелось ее впечатлить.