Отец – тот совсем по-другому: веселый бывал и уступчивый, когда приходил с рыбобазы трезвый, чуть сутулясь. Но такие дни выпадали редко – то дымоход попросят прочистить, то мотоцикл у соседа забарахлит… За все услуги подносили мастеру водки.
– Баламут он и есть баламут, – частенько ругалась мать на отца. Ты вот, Кешка, гляди, таким не расти: последнюю рубаху с себя готов отдать, да и та в латках.
Пьяного встречала и вовсе плохо:
– Явился, тунеядца кусок! Хоть бы сдох поскорей, жилы из меня не тянул!
– Продолжительные аплодисменты, – комментировал отец, вскидывая голову и стараясь держаться прямо.
– Вот щас как тресну по башке, так сразу прочухаешься!
– Бурные, продолжительные аплодисменты, переходящие в овацию. Все встают… и уходют…
Кочелабов больше любил отца. Но и мать понимал, как тяжело ей концы с концами сводить. Потому и в вечернюю перешел после восьмого класса, а с утра прирабатывал в бондарке. Он и в то утро должен был в бондарку идти.
– …Ступай, ступай, она тебя наградит…
Тяжело, по-отцовски поднявшись из-за стола, Кеша толкнулся в дверь. Ноги сами понесли его в сарай, где томились в углу измочаленные по закромке лопастей, но еще надежные весла.
Все было так, как представлял себе Кеша, ворочаясь в удушливой тьме. Ясной и безветренной выдалась эта рань. Росистыми брызгами сверкнули травы, когда выбрался он к Амуру. По темной сияющей его глади скользили, наплывали на берег редкие облака. Постояв в оцепенении, Кеша нашарил в кармане с вечера припасенный ключ, освободил захлестнутую за бревно цепь, столкнул на воду лодку…
Все шло, как задумано было. Только солнце еще стояло низко и никто не смотрел на Кешу с кормы благодарными сияющими глазами.
Греб он резко, остервенело, в никуда, подальше от берега, чувствуя тугую влекущую силу течения, и выкладывался так, как на лыжне, когда тебя обходит соперник. А на душе не легчало. И бестолково стучало в висках на разные лады: «Ступай, ступай, она тебя наградит!»
«За что?.. Неужто утаила бы, зная?..»
Взвизгнуло над ухом, процарапало по борту, как по сердцу лапой, закачалось за кормой алым Ванькою-встанькою. Бакен задел, туда его в крестец!
Огляделся – вот и берег другой, весь в курчавой поросли подлеска. Вон и отлогая излучина – в самый раз притулиться там на дощанике.
Бросил весла, откинулся на корму, закрыв глаза. Закачала, забаюкала река, понесла неслышно, неторопко…