– Ох и Волос!.. Волосан несчастный! Думаешь, высоко забрался, так и не добраться до тебя?
– Нервная ты стала, Шурка. Первый признак, что в личной жизни неустроенность.
Не поленилась Шурка, спустилась вниз, торкнула ногой по соседней стремянке, да так, что юзом она пошла по раскисшей глине.
– Эй! – цепко ухватился за решетку Влас. Не дури!
Всем весело стало. Советчики сразу объявились:
– Двадцаткой его, трепача, двадцаткой!
– По шее его, Шуренок, вишь шею какую наел!
Шурка толканула стремянку еще разок, для острастки, и Влас с нарочитым на этот раз испугом проверещал:
– Ой, мамочки!.. Вот никто правды не уважает!
На том все и кончилось.
В другую пору Кочелабов наверняка ввязался бы в эту свару, коль зацепили его. А тут послушал вполуха, не прерывая работы, презрительно цвикнул на землю через выбитый зуб и снова замкнулся в свои мысли. Не так уж много было тех мыслей, все крутились вокруг одного: если б в самом деле решил жениться, кого бы он выбрал тут, на стройке?
Правила здешними девчонками какая-то настораживающая Кочелабова поспешность, с которой они жили так, словно наверстывали упущенное некогда матерями, а то и бабушками. Приглядеться к новеньким не успеешь – уже иные девчонки вокруг: та уехала искать счастья в другие места, эта в загсе успела расписаться и в декретный ушла… Не любили девчонки задерживаться в общежитии, где так привольно чувствовал себя Кочелабов.
В Степановке тоже знали этаких торопливых. Случалось, присылали сюда на лето сезонниц, шумливых и робких, растерянных и нахальных, безалаберных и готовых работать от зари до зари… Отношение к ним у местных было снисходительным, как к мужикам-летунам, своего места на земле не имеющим и потому не надежным в жизни. Погулять парням с такими залетками считалось вроде как баловством, хоть были случаи, женились на сезонницах и удачно.
Кешу сезонницы отпугивали той самой понятной каждому торопливостью: срок договора короток, как летняя ночь; закончится путина – и по домам. Но та же легкость знакомств, поторапливаемая этим сроком, и притягивала Кочелабова, и дразнила. И, что греха таить, вкусил он от нее, только уже здесь, на стройке.
В те скоротечные, будто сворованные у судьбы дни, держался Кеша этаким фертом, ходил только что не подбоченясь, расхлестывая грязь резиновыми сапогами. И смеялся заливистей всех, и от шуток отбивался находчиво. Фартовый человек – ни дать, ни взять. А всего-то скоротали ночь в старом, пропахшем кислой капустой сарае.