– А я гляжу – был Влас, и нету Власа. Ну, прыткий ты!.. Он мне: «Тебе кого?» А я: «Люсю давай!» Ну тут у него и вовсе борода набок.
Ах как они его!.. И завелись, закатились так, что ходуном заходили под ними жиденькие доски. И смех, как лучшее снадобье, очистил их души от унижения.
Не пошли они все же в женское общежитие, а вернулись в свое, родное, где у парадных дверей привычно ждала их вкопанная в землю бочка с водой для мытья обуви да висел плакат, предостерегающий от брюшного тифа. В своем родном тоже жили девчата, так что не заплесневели в тот вечер конфеты и не закисла гамза, еще и за добавкой сбегали дважды. Такое веселье раскочегарили – дым коромыслом.
Наутро Кочелабов проснулся от кошмара. Кто-то бородатый гнался за ним, размахивая вывороченным из земли колом, так что сухие комья, срываясь, колотили Кочелабова по спине. Противненько так поджимался в ожидании удара копчик, и в кулачок сжималось нутро – вот-вот оглушит, стервец, по темечку, а за что – не понять, и оттого еще страшнее было. Запнулся Кеша, с маху – лицом в грязь, и – глаза открыл, голову приподнял.
Парни еще спали. Тусклый денек зачинался за окнами, высвечивал неубранную посуду на столе.
Напившись чуток воды из-под крана, Кочелабов поглазел на квелые щеки с блеклым росчерком губной помады, яростно оттер ее и вновь завалился в лежку. На душе было препогано. Тело уже расслабилось от кошмара, но ощущение тревоги и неустойчивости не отпускало. Видно, осталось оно от вчерашнего, но вспоминался вечер с трудом. В голове не то тикало, не то скрипело, но он все же заставил себя восстановить начало той гулянки.
Как стакан разбил – помнил. Как с молоденькой поварихой, толстушкой Зоей, танцевал – тоже помнил. Как с пигалицей этой познакомился – до смерти, наверное, не забудет. Пальчики лодочкой сунула ему: «Аделаида». Он, естественно: «Иннокентий». Но тотчас поправился, что можно звать просто Кешей. «Просто Кешей?» – удивленно переспросила она и будто ненароком переиначила имя: «Простокишей?.. это для памяти.» Свистнула в сухонький кулачок, словно припечатала, и пошла за стол как ни в чем не бывало. А Кеше враз захотелось напиться до чертиков, до поросячьего визга. Это надо ж так слово подтасовать – простокиша! Простокваша, то есть простофиля, иначе говоря. И то верно, если по трезвому рассудить: сколько человек упоил вчера вусмерть, а чего ради?.. Еще и развеселить их взялся: «Эх, отвяжись плохая жисть, да привяжись хорошая!». Тьфу!