Младший лейтенант помолчал. Он был из
другой эскадрильи, но погибшего сегодня ведомого лейтенанта
Приходько знал не хуже других. Тот был популярен в полку, потому
что хорошо умел играть на гитаре. Теперь гитара останется без
хозяина.
- Молодец, - наконец порадовался
младший вслух. - Такая хреновина... Сильная хреновина...
Уже заходя внутрь, Степан снова
кивнул. Курить не хотелось, разговаривать тоже. Но парень был прав:
двухмоторный «Хеншель» со своей пушкой мог убивать по танку в
каждом вылете. То, что он вбил сегодня такого в землю, означало,
что уцелеют несколько «тридцатьчетвёрок». Несколько - потому что
немецкий штурмовик всё равно достался бы если не ему, то кому-то
другому, не рано, так поздно. Против «Лавочкина», «Аэрокобры» или
новых «Яков» ему не светило.
Есть тоже не хотелось, но Степан
заставил себя буквально силой. Как баки заправил, потому что надо.
Потому что утром снова лететь, а на одном компоте свалишься ещё на
взлёте. Борщ был паршивый - мать отоварила бы горе-повара ложкой по
лбу, и была бы права. Вроде и буряк, и капуста, и куски помидорных
шкурок, и чеснок, и даже мясо плавает, а безвкусно. Второе было не
лучше - котлеты с макаронами. Морщась, Степан съел всё, подобрал
подливку коркой серого хлеба, с трудом прожевал. Выпитые 100 грамм
водки не помогли, - только чуть отошедшая усталость навалилась
снова.
Ни разу с начала ужина, с общей
минуты молчания, он не посмотрел на место Женьки рядом. Со
стаканом, накрытым куском хлеба. Нет больше Женьки. Завтра у него
будет новый ведомый. Молодой. Шансов прожить день станет чуть
меньше, но это не меняет ничего. Завтра он снова поднимется в
воздух с полными баками и полными патронными ящиками. За плечом
командиров полка, эскадрильи и звена, - в этом и в любом другом
порядке. Задёшево он себя не продаст. Ребята в воздухе и на земле
могут на него рассчитывать.
Выкурив пару папирос за порогом
столовой, и ещё раз обменявшись с друзьями несколькими словами,
Степан осоловел окончательно. Его натурально качало. До койки он
добрался с трудом, и с ещё большим трудом заставил себя раздеться.
Лечь и закрыть глаза было чудом. Ему хотелось, чтобы ему приснился
дом, но попросить об этом было некого.
Игнат проснулся в ужасе, и в первую
секунду отбросил от себя одеяло далеко в сторону, будто напугало
его именно оно. Сердце колотилось, как пластиковое ведро под
ударами развесёлого ямайского барабанщика. Затылок промок от пота,
- он потрогал слипшиеся волосы ладонью, и передёрнулся. Что ему
приснилось? При том, что это было только минуту назад, и до сих пор
плавало где-то рядом, в темноте, ничего конкретного вспомнить не
удалось. Во рту был мерзкий вкус - или, точнее, не мерзкий, а
просто нехороший. Как будто мокрой бумаги пожевал. В этом, впрочем,
не было ничего удивительного: за вечер он уговорил три пива, и
сдуру не светлого, а тёмного нефильтрованного, какое обычно не пил.
Чего-то туда намешали...