Я вспыхнул и яростно рванулся в связывавших меня веревках.
— Эй, ты, как тебя! — закричал он курносому парню, стоявшему тут
же. — Скажи ему, что я на веревке не пойду. Я Вам не баран, а
русский офицер. — И для придания своим словам большего эффекта я с
решительным видом уселся на землю.
Зря я это сделал.
Потому, что увидя этот демарш, татарин пришел в неистовую
ярость.
— Дэле мастагата, гяур керестень! — завопил он пронзительным
голосом, обнажив гнилые пеньки зубов. — Как ты, гяур, осмеливаешься
еще не слушаться, когда я, Мурад, сын Нурлана, приказываю тебе. Ты
усаживаешься, как будто я пригласил тебя к себе в гости! Постой же,
неверная собака, я сумею сделать из тебя самого послушного осла,
какого ты только когда-нибудь видел.
Говоря так, Мурад вплотную подошел ко мне и, изо всех сил,
сплеча принялся стегать меня толстой ременной плетью. Маленькие,
глубоко запавшие глаза нехристя засветились, как у волка, а лицо
перекосилось от свирепой жестокости. Чувствовалось, что амбиции у
этого куска дерьма непомерные, а серого вещества в его тупой башке
не больше, чем у спаниеля.
Напрасно я тут же вскочил на ноги! Хотя и пытался уклониться от
сыпавшихся на тело ударов, но Мурад прочно удерживал меня арканом,
и я, в конце концов принужден был покориться басурманской воле. Я
понял, что жизнь моя висит на волоске. А само существование на
белом свете зависит от капризов и прихотей любого из этих дикарей.
Стоило кому-нибудь захотеть, и он мог забить меня плетью, заколоть
кинжалом, подвергнуть каким угодно мукам и унижениям. Меня
превратили в раба.
От одной этой мысли сожаление, гнев, страх и отчаяние навалились
на меня с такой силой, что я едва не упал на колени. Стало тяжело
дышать.
Весь избитый, окровавленный, задыхаясь от бессильной злобы и
отчаяния, опустив голову, зашагал я подле своего мучителя, чувствуя
над собой его плеть, которой он время от времени похлестывал меня
по обнаженным плечам. Такого унижения, я не испытывал ни разу в
жизни. Беда! Жизнь моя разбилась на тысячу мелких осколков.
Через два часа нашего скорбного ( для меня) пути мы вошли в
какой-то татарский аул. Между тем временем, когда я был свободным
человеком, и моментом, превратившим меня в раба, легла целая
вечность. Да, неприятные перемены, ничего не скажешь.
Как бы погруженный в тяжелый кошмар, все это время шагал я, не
чувствуя ни усталости, ни боли, не замечая ран, которыми быстро
покрылись мои, не привычные к ходьбе босиком, ноги.