Путь заканчивается в комнате, где спиной ко мне, потирая
запястья, стоит… Надана. На ней изодранная борцовка и штаны с
карманами — униформа полигона. В грязных волосах, торчащих в разные
стороны – оранжевая пыль пустыни. На шелест открывающейся двери она
оборачивается, и на ее лице злость сменяется удивлением, потом –
радостью и снова удивлением. Дрогнув, ее губы растягиваются в
улыбке.
— Леон? Твою мать, что происходит? Что с остальными?
Окидываю взглядом комнату, замечаю восемь камер, кошусь на
Лераттона. Обнимаю сбитую с толку Надану и шепчу на ухо:
— Все позже. Нас пишут. – И говорю уже громче. – Я постараюсь
вытащить отсюда всех вас.
— Нас это кого? — Она кладет руки мне на плечи, заглядывает в
глаза. – Что произошло? Лекс жив? Они взбеленились, что ты захватил
базу гемодов?
— Да. Лекс жив. — Обращаюсь к Лераттону: — Мне бы хотелось,
чтобы вся команда собралась здесь, можно устроить?
Телохранитель, как и Эйзер, высокий, поджарый и бледный,
отворачивается от нас, говорит в коммуникатор:
— Задержанных на Полигоне – в допросную. Срочно. Да, всех. Не
обсуждается. Распоряжение Эйзера Гискона.
Надана забывает о правилах приличия и присвистывает.
— Хрена се! Этот чел тебя слушается? – Она щипает себя за руку,
мотает головой. – Бре-е-ед! Так что происходит, Леон?
— Считай, что мы почти свободны. Все соберутся – расскажу.
Удивляет, что Надана реагирует так вяло – или еще не верит
происходящему, или выгорела. Пока ждем остальных, она
рассказывает, что произошло на Полигоне: прилетели полицейские на
флаерах, связали ее и Лекса, зачитали обвинение в нарушении правил
и увезли, поместили в одиночку без окон и дверей, и она ничего не
знает о судьбе остальных. Ее не допрашивали, никто ничего не
объяснял.
— Допустим, я виноват, — говорю на камеры. – Но вы-то при чем?
Вас-то зачем арестовывать?
Она пожимает плечами, оборачивается на шелест отъезжающей двери
и бросается на Лекса, целует его, нашептывая: «Слава богам, живой».
Парень же глядит на меня, хочет что-то спросить, но Надана
сжимает его в объятиях, перетягивает внимание на себя.
Следующим, нервно озираясь, порог переступает маори Тейн,
замирает, его брови взлетают, глаза округляются, губы растягиваются
в улыбке, и белоснежные зубы контрастируют с коричневой кожей.
— Льеон?
Потеснив его, входит карталонец Вэра – как всегда
фундаментальный и невозмутимый. Он будто и не рад своему
освобождению, смотрит на меня в упор и спрашивает: