Я побоялась, что Хелейна не удержится
на бревне и опрокинется назад, поэтому
обошла бревно и встала позади амазонки.
Если она вдруг начнет падать, то я ее
удержу.
Первую миску Тайла вручила мне. Молча.
Только окинула понимающим взглядом и
еле заметно улыбнулась уголком губ. Она
поняла мой маневр. Вторую порцию каши
получила Хелейна.
- Держи, командир, - бодрым голосом,
который совсем не вязался с ее озабоченным
видом, заявила она. - В каше оцимум, надо
съесть все..
Хелейна тяжело вздохнула, но послушно
взяла миску и деревянную ложку, которую
Тайла жестом волшебника вытащила из
ниоткуда.
Когда все амазонки получили свои
порции, Тайла подошла ко мне и встала
рядом:
- Идите, поешьте, госпожа.
Я кивнула... Но есть не стала, хотя
желудок уже давно сводило от голода. Но
сначала я должна была проверить, как
там Идор и Веним. Опасалась, что монах
заболел после того, как вчера бегал по
снегу босиком. Надо бы придумать, из
чего сделать для него обувь. Иначе мы
далеко не уедем...
С Веними все было в порядке. Он просто
сидел рядом с сыном на корточках, прямо
на старом, покрытом инеем лапнике,
который уложили на снеговой пол еще
прошлые обитатели этого шатра. Идор
лежал в чьей-то походной постели бледный
до синевы и еле дышал.
- Как он? - я протянула Вениму миску.
Каша уже немного остыла, но аромат
оцимума мгновенно заполнил пространство,
вытесняя запах замерзшей хвои. Монах
неопределенно мотнул головой и машинально
взял миску, не отрывая взгляда от сына.
- Веним, в каше травка из Сердца пустоши.
Она заживляет раны и придает сил. Ты
должен поесть сам и попробовать накормить
Идора. И не сиди на холодной земле... Я
не хочу, чтобы ты заболел. Слышишь?
Я не врала. Я на самом деле беспокоилась
за болтливого монаха. Когда я успела
так прикипеть к нему? Ведь дома, в
Грилории, я его терпеть не могла. Или
это просто эффект «родную воронушки»?
- У Идора магическое истощение, -
произнес Веним, глядя в темную стену.
Он как будто бы не слышал мой вопрос. -
Если бы у меня была магия, я бы помог
ему... Но у меня ее нет... И никто не может
ему помочь...
В его голосе слышались слезы. И этот
безмолвный плач весельчака и балагура,
который никогда не затыкался и говорил
всякую забавную или даже раздражающую
чушь, резанул по сердцу сильнее, чем
самые сильные рыдания.