Старший лейтенант Сима не стал ждать удобного случая:
– Товарищ ефрейтор, где вы все это добро раздобыли?
– Где что плохо лежит, товарищ старший лейтенант, само собой в руки просится.
– А кто руки распускает, – напомнил Сима, – тому по рукам дают.
– Во! – обрадовался Кочетов. – Точно! Я же говорил: общение с умными людьми обогащает мозговую оболочку.
– Не забывайтесь, ефрейтор, – одернул его Сосновский.
Едва вскрыли банки с языками, вошли старшина и два сержанта. Сложили на плащ-палатку немецкие автоматы, сумки с магазинами, на столик поставили рацию.
– Я со своим пойду, – упрямо заявил Дубиняк. – Я своего «папашу» ни на какого немецкого фатера не променяю.
Сосновский ему не возразил, хотя понимал, что во вражеском тылу вражеское оружие практичнее, хотя бы в отношении боеприпасов.
– А это для вас, – сказал старшина Сосновскому и Симе, протягивая вещмешки, – примерьте. Форма немецкая. И «парабеллум» для господина обер-лейтенанта.
Сосновский брезгливо накинул шинель с нашивками фельдфебеля, Сима привычно – офицерскую. Дубиняк, взглянув на него, даже присвистнул. А Кочетов сказал:
– У меня, товарищ старший лейтенант, прямо руки зачесались «языком» вас в штаб доставить.
– Хорошо – не расстрелять, – холодно улыбнулся неузнаваемый Сима. И что-то презрительно добавил на немецком языке. Тощий ариец, с надменным и одновременно пустым взглядом.
И в который раз порадовался Сосновский такому надежному, талантливому напарнику. Из тех, кому доверяешь больше, чем самому себе.
Разобрали оружие, проверили, подогнали ремни. Кочетов повозился в углу с противогазом, изрезал зачем-то маску на ленты. Сосновский сделал ему замечание. Сима внимательно изучил офицерскую книжку, которую вручил ему старшина. Старшина же забрал некоторые личные вещи: документы, письма, ордена. Наград мало было, у оперов они на Петровке, в сейфах хранились.
Явился вестовой от командира разведроты, доложил:
– Все готово, товарищ капитан.
Холодком от его слов в теплом, уже обжитом закутке потянуло.
– Двадцать минут на сборы! – скомандовал Сосновский.
Да какие там особые сборы. Маскхалаты подогнали еще накануне, лыжи с лямками стояли снаружи у стены. Покурили на дорожку. Вещмешки – за спину, автоматы – на грудь. Попрыгали. Ничто не гремит, не брякает. Пошли.
Дубиняк на секунду вернулся, хозяйственно лампу на столе загасил. И больше никаких следов пребывания группы в старой конюшне не осталось.