– Она, что же, так уж хороша, что ли? Хотите обидеть нас?
Говорить было бесполезно, уйти просто так – неловко, и Мансур достал деньги.
Обе женщины бурно запротестовали:
– Мы не нищенки, подаяний нам не надо!
Мансур, испугавшись, как бы те не затеяли скандал, схитрил:
– Да я же за пивом послать собирался.
– Так бы и сказал. Сколько бутылок купить, шесть?
– Да, да, шесть, – сказал Мансур, ещё добавляя денег.
Услышав о пиве, обе женщины повеселели. Особенно та, которая спала. Зевая и глотая слюни, она с нетерпением ждала, когда подруга принесёт его. Но вот и пиво подоспело. Мансур с Габдуллой пить отказались, и женщины снова раздосадовались:
– Больные, что ли? Да ерунда это! – заговорила та, что звалась Фатымой. – Вот и я больная, а всё ж пью – и хоть бы что. Наша Сарби-абыстай знает, как больных пользовать.
Мансур, думая лишь о том, как бы поскорее выбраться отсюда, спросил:
– Чем болеешь-то?
– Да не болею я, – махнула Фатыма рукой, – выдумывают доктора. Прокол, говорят, надо сделать. Как бы не так! Да чтобы я позволила урусу, не боясь Аллаха, сделать себе прокол!
Она стала рассказывать о своей болезни. Габдулле стало страшно. Он подумал о том, как опасно иметь дело со случайными женщинами.
Но одних разговоров хозяйкам было мало, они требовали, чтобы молодые люди выпили. Видя, что уговоры на них не действуют, одна из них схватила гармонь и принялась играть, другая затянула песню неприятным, хриплым голосом. От этого омерзение, вызванное грязным, вонючим, некрасивым жилищем, лишь усилилось. Слышать звуки надтреснутой гармони и пение подвыпившей женщины, страдающей дурной болезнью, было свыше сил.
Мансур попросил разрешения уйти и поднялся. Но женщины пристали с уговорами:
– Оставайтесь ночевать!
Наконец, согласившись отпустить, полезли к ним с объятиями и поцелуями. Сифилитичка повисла на шее Габдуллы и ему пришлось употребить большие усилия, чтобы не дать себя поцеловать.
Когда вышли во двор, было уже темно. В подслеповатых окошках нищенских жилищ светились слабые огоньки. Было морозно, дым из труб кичливо поднимался в небо, будто презирал весь этот неприглядный мир. Во дворе не было ни души. Вся голытьба сидела по своим жалким углам. Только где-то вдали надрывалась осипшая гармонь, губя тишину и измываясь над ушами Габдуллы. Молча, думая каждый о своём, они направились к воротам. Проходя мимо, заглядывали в окна в надежде увидеть там Сагадат.