– Он о себе рассказал что-нибудь? Где он? Что с ним? Как он? – с каждым словом, все больше и больше Оля закрывалась от него.
– Так, – подчеркнуто равнодушно протянула она, – веселый…
– Ясно, – подытожил Тарновский, хотя, ничего ему ясно не было.
Внезапно он почувствовал себя неуверенно, словно ребенок, среди чужих и незнакомых людей.
Оля повернулась, шагнула к двери, и Тарновский ощутил непреодолимое желание что-то сказать, оставить за собой, хотя бы, видимость своего превосходства.
– Пусть Володя заходит, – проговорил он ей вслед, с горечью понимая, как жалок, как беспомощен сейчас. Молодость победила?
Визит Костика, или Константина Ордовского, как значилось у того в паспорте, приравнивался, как минимум, к стихийному бедствию, и никакие страховки и иммунитет не гарантировали принимающей стороне спокойствия и душевного равновесия.
Даже в те времена, когда Костик делал свои первые шаги в бизнесе, он поражал Тарновского своей вездесущностью, всеядностью, неиссякаемой энергией. Это был редкий образец человека, способного быть одновременно в разных местах, все знающего, всюду успевающего и ко всему готового.
Вызывали зависть его изобретательность, хватка, настойчивость, ни разу еще Тарновский не видел, чтобы Костик спасовал даже перед самыми неожиданными трудностями. Казалось, он не нуждался, ни во сне, ни в отдыхе, и даже настигнутый однажды каким-то особенно забористым вирусом гриппа, от которого любой другой свалился бы напрочь, он все так же выходил на работу, уже с утра хрипел что-то в телефоны, назначал встречи, кого-то ожидал и куда-то торопился.
Он и сложением был под стать своему темпераменту – высокий, сильный, коренастый.
Естественно, природа не могла не оттенить все перечисленные достоинства каким-нибудь изъяном – все это великолепие скрадывалось небольшими, бегающими глазками, словно по ошибке, посаженными на правильное и мужественное лицо.
Люди, прячущие свой взгляд, всегда вызывают, как минимум, настороженность, но Костик ни разу не был пойман за чем-нибудь неблаговидным, ни разу подозрения не облеклись неопровержимой фактурой фактов. Тарновский корил себя за излишнюю мнительность, корил, однако, так и не нашел сил перебороть ее, поэтому, когда Костик объявил, что открывает собственное дело, вздохнул с облегчением, испытав при этом грусть вперемежку с тревогой – что-то хранится там, на дне этих загадочных глаз.