А вот профессор с удовольствием согласился выпить водки. Он
махнул сто грамм, а потом попросил ещё добавки.
Моряки щедро и с юмором наливали, не забывая предлагать закуску,
но профессор пил и отказывался закусывать.
Один из рыбаков пошутил на тему неудавшейся попытки побега в
Турцию.
Ниязов смеялся так, что мне было трудно разобрать: плачет или
смеется он в действительности.
Мужики весело подшучивали про нас, про жизнь перебежчиков за
границей, а потом разговор зашел не в то русло. Они стали об
обсуждали возможно ли в это время года вплавь добраться до
Турции.
Вечер переставал быть томным. То, что нам придется объясняться
со спасателями и пограничниками я хорошо понимал, но быть
обвиненным в попытке побега в капиталистическую я был явно не
готов.
Масло в огонь подлил порядочно подвыпивший профессор.
— Может и доплыли бы, только течение помешало, — сказал он и
пьяно улыбнулся.
Один из рыбаков, нахмурил брови и медленно переспросил
— Куда доплыли бы?
Профессор продолжал улыбаться он посмотрел на окружавших его
людей пьяным взором, пытаясь сфокусироваться продолжить
— Вот, если бы не он, – Ниязов мотнул головой в мою сторону, —
то мы уже были бы там.
Он неопределенно махнул рукой в сторону двери, за которой
находилось море.
Ёперный театр. Здрасти-приехали. Только этого не хватало. Его
слова могли быть истолкованы двояко.
Можно было понять, что «там» это в обсуждаемой Турции. Хотя ,
профессор имел ввиду – там на дне моря. Он хотел таком образом
выразить мне признательность. Но его заплетающийся язык не позволял
внятно формулировать мысли.
Хорошо, что я звонил в ОСВОД при свидетелях. Они должны были
понять, что мы свои. Никакие не перебежчики. Хотя их мнение мало
что значило.
Нас наверняка будут трясти и вести беседу с пристрастием.
Старик с лицом римского сенатора посмотрел недовольно на
профессора, потом цыкнул на своих рыбаков и все разговоры
прекратились.
Они по одному вышли из помещения, сославшись на «покурить».
В конце концов с нами остался только старший. Он и так был не
особо разговорчивый. А теперь и подавно. Было видно, что после
разговоров о заплыве в Турцию его тяготит наше общество.
Я не стал оправдываться и объяснять, что место, где мы
находились не самая лучшая точка, для того чтобы переплыть море и
сбежать из Союза.
Совершенно точно – самая неподходящая. Преодолеть пятьсот
пятьдесят километров, или двести девяносто миль, вплавь по
холодному октябрьскому Черному морю не просто глупо –
самоубийственно.