Я никогда его не видел и к этому не
стремлюсь.
- Я всего лишь хочу услышать объяснения,
почему мы должны изменить маршрут? - глухим голосом спросил
Ботвинник.
- А чего тут неясного? Всю близлежащую
округу мы уже исползали, обшарили большинство магазинов, аптек,
утащили почти всё полезное. Ну, то, до чего смогли добраться. С
каждым разом уловы караванов всё беднее и беднее. Глядишь, пройдёт
немного времени, и вы вообще начнёте возвращаться пустыми. Вот,
чтобы избежать грядущего порожняка Генералу и вздумалось отправить
вас на новое пастбище. Так сказать пощипать травку в местах, куда
ещё никто не ступал.
- Ни я, ни мои люди не являются овцами.
Щипать травку мы не намерены, - вспылил Ботвинник.
- Это я фигурально выражаясь, - спохватился
Козлов.
Он вдруг напрягся, лицо его стало
жестоким:
- В любом случае, вы обязаны подчиниться
приказу. Ступайте к машине или придётся доложить о вас куда
следует. Со всеми вытекающими последствиями.
Димка усмехнулся. На каждой станции есть
свои безопасники, Двадцатка не исключение. Вот только наш
безопасник - Федя - его лучший кореш. Хотя, на Димкином месте я бы
не рыпался. Если перед станцией встанет угроза отключения от
электричества, не спасёт и друг. Законы под землёй простые.
Подставил станцию, получи пулю. Может даже от старинного
приятеля.
Ботвинник, который понимал это не хуже
меня, раздосадовано сплюнул, да так метко, что попал на высокий
армейский ботинок Козлова, но зам сделал вид, что ничего не заметил
и отвернулся.
- Ладно, - устало сказал Димка. - Идём
наверх ребята. Будь, что будет и пропади оно пропадом.
- Аминь! - дурачась, добавил
Толик.
Мы потянулись вереницей. Сначала по
застывшим ступенькам эскалатора, потом по бетонным ступенькам
перехода. Наши следы чётко отпечатывались в толстом слое пыли. Они
вели наверх, туда, где лежит то, что некогда было огромным
пятимиллионным городом с красивыми дворцами, закованной в гранит
набережной, шпилем Адмиралтейства и разводными мостами. У него
красивое название, у этого города, вот только мало кто произносит
его вслух. Мы выходим не в город, мы выходим на
поверхность.
Я хоть что-то помню или стараюсь
вспоминать, остальные наоборот, пытаются забыть прежнюю жизнь. Они
винят прошлое в наших бедах, ненавидят его. Поэтому даже старое
название станции стёрто из памяти, для всех она давно уже стала
просто Двадцаткой.