Пойду и позвоню ей. И помирюсь.
Для этого надо встать.
Что же творится, встать-то я не могу.
Что-то удерживало мои руки, ноги и голову, позволяя чуть
шевелиться, но не более. Надо мной тускло светился потолок, видимо,
местный дизайнер спрятал светильники за светорассеивающим полотном.
Потолка было много, обзор по краям ограничивали бортики, видимо, я
лежал в какой-то больничной кровати. Вариантов было два, или я себе
что-то сильно переломал, и теперь был закован в гипс, или меня
парализовало. Оба варианта оптимизма не внушали.
Чувство беспомощности – самое гадкое. Сделать ничего не можешь,
и от этого накатывает паника. Сердце заколотилось, но почему-то
почти сразу перешло на обычный спокойный ритм, голова чуть
закружилась, стало хорошо и спокойно, я уже не думал о том, что со
мной происходит, перестал адекватно оценивать окружающий мир и
уснул.
Следующее пробуждение было иным – я уже не лежал, а сидел,
одетый в кремовые брюки и свободного покроя рубашку, а напротив
меня за столом в кресле расположился Анатолий Громов, умерший два
года назад.
– Привет, дядя Толя, – я улыбнулся легко и спокойно, всё встало
на свои места. Значит, не в гипсе я лежу или параличе, а помер, и
теперь вижу других покойников.
Почему-то другие версии в голову не приходили, и вообще, хоть я
агностик и в богов не верю, но на существование загробной жизни
втайне, в глубине души, наделся. И настроение к тому же было
подходящее, благостное, словно сбросил с себя прошлую жизнь, все
грехи, и начинаю всё заново.
– Привет, Марк, – мёртвый Громов явно был рассержен, – какого
чёрта ты тут делаешь? Где Павел?
– С Пашкой всё хорошо, – продолжая улыбаться, сказал я, – сумку
его нашёл, нога у него вылечится, завтра в Москву поедет. Рано ему
ещё помирать.
– Какая нахрен Москва? – дядя Толя похлопал меня по щеке,
странно, но прикосновение я почувствовал. – Эй, а ну приведите его
в порядок, он же не соображает ничего.
И что интересно, последнее предложение он вроде как на каком-то
иностранном языке сказал, но я понял. Потому что тот свет, он
такой, в нём всё должно быть ясно и понятно.
Третьего шанса очнуться мне не дали, сознание прояснилось, и я
отчётливо понял, что жив, и к тому же здоров. А Анатолий Громов
никуда не делся, сидел передо мной.
– Всё, теперь можешь нормально говорить? – спросил он.