Экспансия культуры перформанса не столько уничтожает традиционные социокультурные институции и практики, сколько подменяет, симулирует их, «формируя пространство, не менее актуальное, чем сама реальность»[7]. Само по себе это не становится критичным явлением. Более того, в современной экономике, политике, культурной сфере наблюдается огромная востребованность людей с развитым клиповым сознанием и «игровой» моделью социального поведения (они, собственно, и составляют сердцевину «человеческого капитала», то есть тот самый «креативный класс», который обеспечивает потенциал и динамику инновационного роста). Но парадоксальным образом в культуру перформанса оказываются интегрированы и люди с традиционным мышлением, испытывающие стресс от «рефлексивной современности» и ностальгию по привычному, упорядоченному, «осмысленному» порядку вещей. Окружающий информационный хаос воспринимается ими как «симптом социальной дезориентации, износа и разрыва тех нитей, из которых была сплетена привычная сеть, связывающая людей в сообществе», как предвестник «тьмы, которая может опуститься, как только исчезнут границы земель, обозначающие объективные, постоянные, положительные пределы нашей совместной принадлежности некоему целому»[8]. Дискуссии о «разрушении культурного наследия», «утрате самобытности», «фальсификации истории», «кощунственном поругании святынь» наглядно иллюстрируют фобии и стремления людей, дистанцирующихся от калейдоскопа клиповой псевдореальности.
Вот только их нарочитое стремление к воссозданию привычных, комфортных форм социализации, основанных на семейных, религиозных, этнокультурных ценностях, в условиях экспансии культуры перформанса во многом приобретает характер той же виртуальной симуляции. Воспринимая множественное и быстро меняющееся социокультурное пространство как агрессивный, непонятный и чуждый мир, человек с традиционным типом мышления становится очень уязвим. Он инстинктивно верит в конспирологические версии происходящего, царящие в обществе обман и ложь, – и все чаще оказывается объектом информационного манипулирования, усваивая любые образы, имитирующие «подлинный смысл» и «настоящую правду».
Именно поэтому мультикультурализм находится в ряду наиболее раздражающих атрибутов современности. Чаще всего он воспринимается как квинтэссенция множественности и изменчивости «общества риска», зримый симптом деградации и разлома самой социальности общества. Причем позиция критиков мультикультурализма связана не только с мотивационной и ценностной дезориентацией в калейдоскопе «клиповой культуры», но и со вполне осознанным отторжением инновационной модели поведения и релятивистской морали, неприятием их искусственного насаждения. Определенные основания для этого дает и сама история мультикультурализма, возникшего в качестве политического проекта, направленного на сохранение социокультурной сегментарности общества. Отсюда и тот парадокс, на который указывают современные исследователи: «Идеология мультикультурализма – скорее препятствие на пути формирования мультикультурного общества, чем средство такого формирования… Мультикультурализм, возведенный в ранг идеологии, блокирует демократический плюрализм, подменяя гражданское общество совокупностью автономных и конкурирующих друг с другом “культурных сообществ”»