– Не мучал и не читал, – честно подтвердил Петр Афанасьевич.
– Вот видишь, Сима, – встрял «гаваец», – он не мучил.
– М-да, дилемма, – пробормотал тот, что в костюме, – и как же нам теперь с вами быть-то?
– А может дадим Петру Афанасьевичу шанс? – воодушевился «гаваец», – пусть он понеприкаивается немножко, а, Сима?
– Как это, понеприкаивается? – не понял Петр Афанасьевич.
– Ну, неприкаянным побудете лет так триста, – пояснил «гаваец».
– Не меньше пятисот, – отрезал тот, который в костюме.
– Сима, – укоризненно покачал головой «гаваец», но, наткнувшись на непреклонный взгляд товарища, поспешно затряс головой, – пятьсот, так пятьсот, как скажешь.
– А что мне делать-то? – Петр Афанасьевич испуганно сжался. Его руки тряслись, а ногой он безуспешно пытался нащупать клетчатый тапок.
– Являться, – засмеялся «гаваец», – писателям, поэтам и прочим графоманам. Во сне и наяву. Можете рукопись им свою читать.
С этими словами «гаваец» сунул в руки Петру Афанасьевичу рукопись, и оба, и «гаваец», и этот второй, в костюме, растворились в воздухе.
С тех самых пор, бродит по свету неприкаянный Петр Афанасьевич, в пижаме и одном клетчатом тапке, и всем читает свою бессмертную рукопись.
Серого я узнал сразу же, как только вошел в вагон электрички. На нем красовался потертый намордник, а шею украшал строгий ошейник шипами наружу. От ошейника тянулся толстый ремень поводка, который заканчивался в крепко сжимавшей его маленькой ручке тощенькой невзрачной девчушки. Девчонке было на вид лет двенадцать-тринадцать. Красный берет, две аккуратные темные косицы, веселенький рюкзачок, то ли с мишками, то ли с котятами – ни дать, ни взять отличница, едет на каникулы проведать больную бабушку.
Я плюхнулся на сиденье напротив.
– Классная у тебя собака.
Девчонка равнодушно поджала плечами.
– Как зовут?
– Бобик.
Я видел, Серый аж передернулся, а я наклонил голову и закашлялся, стараясь изо всех сил подавить смех. Да, в чувстве юмора ей не откажешь.
– И давно она у тебя? – прокашлявшись, продолжил я.
– Давно, – буркнула девчонка.
– Аааа.
Разговор, явно, не клеился.
– Слушай, а как тебя звать? Меня вот Иван, – представился я, – Иван Семенович.
– Мне мама не велела с незнакомыми разговаривать, – сквозь зубы процедила девочка и отвернулась к окну.
– Да, ладно, – притворно небрежно заметил я, – с такой собакой можно никого не боятся.