рот…
-- Чт…
Романов едва шевелит губами и тут же заходится в болезненном
мычании.
Гости замирают, вытягивают от любопытства шеи -- и тоже
отшатываются. Дамы с охами, господа с матом.
Княжич вырывает у ближайшего слуги серебряный поднос и таращится
в него изо всех сил. Дрожащие пальцы осторожно скользят по губам,
плотно сшитым черными нитками.
Иллюзия? Морок?
Нет, это самые настоящие нитки из человеческих волос, и самая
настоящая жгучая боль от мельчайшей попытки пошевелить губами.
Со всех сторон гремит пылающий яростью голос:
-- ЗАКАТАЙ ГУБУ, РОМАНОВ! ОНА ПРИНАДЛЕЖИТ МНЕ!
Дворяне вздрагивают и озираются. Когда княжич врезается в толпу,
от него шарахаются, как от прокаженного. Он впивается в лица
гостей, но видит лишь растерянность, непонимание, страх.
Ничего похожего на торжество гнева, которым горел голос. В любом
случае, его владелец -- ничтожный дурак, если решил, что сможет
таким жалким фокусом вывести Романова из строя.
Серые глаза княжича вспыхивают золотым светом, он спокойно
выпрямляется и открывает рот. Простые, совсем не магические нити
рвутся, кровь жидким металлом обжигает губы.
-- Покажись, если хватит мужества! -- ревет Романов.
Его глаза светятся магией, золотая подвеска на мундире,
напитавшись маной владельца, готова отразить любой удар.
Зал сотрясается от гремящего хохота:
-- ХВАТИТ ЛИ МУЖЕСТВА ТЕБЕ, РОМАНОВ, ПОСМОТРЕТЬ НА МЕНЯ?
Княжича поражает догадка, и он невольно отступает вглубь зала.
Он косится на свою невесту, к которой уже подлетели ее мать и
голубоглазый дружок.
Они, как и все, испуганно озираются по сторонам.
Притворяются?
-- К-кто… ты? -- спрашивает Романов пустоту.
И голос гремит:
-- Я ЛЮБИМЫЙ ДРУГ, БРАТ И СЫН!
Княжич прикрывает веки и судорожно выдыхает. Контроль над магией
утекает сквозь пальцы, остается только защитный артефакт на
мундире.
Голос гремит:
-- Я ХОЗЯИН!
Он гремит:
-- Я ПАТРИАРХ! Я…
Он шепчет:
-- МЕРТВЕЦ.
Какая-то барышня падает в обморок. Среди дворян начинается
шевеление.
Волосы на загривке Романова встают дыбом. Он делает шаг к выходу
из зала. Сквозь кровоточащие губы вырывается боязливый шепот:
-- Гоголь…
Хрустальные люстры моргают. Одна из дворянок наконец замечает,
что паркет под ногами превратился в смоляное болото, а к ее лодыжке
тянется теневая рука.
Леденящий душу визг пронзает зал.
И засуетилась моль, и заиграла музыка.