Я открыл глаза в тот момент, когда
день давно перевалил за середину. На моей груди лежала рука. Бросил
аккуратный взгляд: человеческая. И даже женская. Либо очень
женственная…
Выбравшись из-под этих объятий,
предельно тихо собрался, надел свои вещи и впервые за то время,
когда мое сознание прекратило кавалькаду картин и стало целостным,
я взглянул на ту, что лежала рядом. Это была Мия. Умытая она была
еще красивее, чем со своим кошмарным гримом. Я подтянул одеяло ей
до шеи, от чего она сонно поерзала, умащиваясь поудобнее, и вышел,
притворив за собой двери, моля бога, чтоб не скрипнули петли.
Не скрипнули.
На первом этаже было пусто. Розетта,
бодрая, как нив чем не бывало, протирала столы и шустро семенила
между оными, готовя свое заведение к посетителям и новому рабочему
дню. Я поздоровался с ней. Она любезно предложила мне своего
чудодейственного рассольчику. Не отказывался.
Сделав несколько глотков, вышел на
улицу и сел на первую ступеньку, подперев тяжелую голову
кулаком.
— Хорошо погудели, — громыхнул рядом
Роналд и хлопнул меня дружественно по плечу да так, что я чуть не
скапотировал мордой вперед. Он успел схватить двумя пальцами меня
аккурат за рубаху и посадить на место. — Да тише ты, гроза рычащих
вепрей, — рассмеялся он.
Я поднял голову и взглянул на огра.
Он сидел, приложив огромный сверток к своему виску, с которого
стекала вода.
«Лед», — пронеслось в
голове.
— Последний раз мы так отжигали,
когда я был еще дома, — сказал он и помассировал свою шею.
— Когда это было? — спросил я
ненавязчиво.
— Да… лет сто назад, пожалуй, —
ответил Роналд житейски.
— А тебе сколько?
— Совсем память отшибло? — усмехнулся
он. — Ничего, бывает с перемою такого-то. Помню, мы с друзьями
как-то деревню одну в детстве обнесли, там у одного деда был схрон
с самогонкой. Ну так мы его весь и умяли за пару часов. Как домой
добрался и как меня звали — пару дней вспомнить не мог, хех. А
лет-то мне… — он положил сверток себе на колени, выставил одну руку
перед собой и принялся считать на пальцах. — А, о! Так вот давеча
перевалило за третье столетие.
Я покивал головой.
— Солидно.
— Ну, так. Нормально. Еще столько же
протарахтеть и на покой можно. А то как вспомню деда Альбуса,
которому уже за тыщу лет. Сидит в своей пещере, ссыться и срется
под себя, прости меня за мой грязный язык. Ну разве это жизнь?
Тьху.