Василиса обошла домовину круго́м, но нигде не обнаружила ни крыльца, ни лестницы, ни двери. Даже бревна́ с зарубками не лежало. Лишь запах дыма усиливался, да не костёрный-лесной, а будто печку внутри поленьями берёзовыми топят — по-домашнему.
— Это что же это? — в замешательстве вздыбила бровки девушка. — Изба не изба, пуста не пуста. Ни души́ вокруг, а ножки курьи столбами стоят — того и гляди зашевелятся! Неужто за Ягой нашей кто подглядел? Поставил себе такую да живёт внутри теперь, как она?
— Это какой-такой Ягой?! — раздался совсем рядом низкий женский голос. — Это кто это «как она»?!
Девушка ахнула и шарахнулась к лесу, да на бегу запнулась о корягу и повалилась наземь. Сарафан треснул, а из горла помимо воли вырвался жалобный стон.
— Да ну куда ты?! — послышался оклик, но тон был уже не такой возмущённый. — Раз пришла-то, то куда уж на ночь глядя-то, а? Вертайся да говори, с чем пришла. Сегодня ночка лютая будет, неча тебе в лесу одной делать.
Немного отдышавшись, Василиса обернулась, но никого не увидела. Поднялась на четвереньки, затем медленно встала и сделала пару шагов к избе.
— Покажись, — стуча зубами, не то приказала, не то попросила она.
— А ты ближе подойди — и увидишь, — усмехнулся голос и начал отдаляться по направлению к высоким сваям: — Сюда, красавица, иди смело.
Низкие тучи как раз заморосили дождём, и царевна поняла, что делать нечего — в домови́не и то теплее, чем под небом стылым. Но всё же сперва стребовала, как дед Тихон сказками научил:
— Слово дай, что беды́ не натравишь, врагом не поставишь, что сердцем открыта, а злоба зарыта.
— Да даю-даю! — вздох, с которым с силой отмахиваются, казалось, долетел ветром до щеки. — Что ж я, дитя одну в лесу оставлю? Больно надо мне такой грех на душу, и без него хватает! Иди давай, де́вица, а то скоро буря грянет.
Осознав, что задувающий в рукава и под подол ветер заставляет выплясывать не только зубы, но и всё тело, Василиса решилась и пошла на голос. И едва приблизилась на пять шагов к избе, как внезапно картина переменилась, и вот перед ней уже не домовина старая, а уютный терем с горящими окошками, распахнутыми дверьми и высоким крыльцом, с которого улыбается кудрявая полуседая женщина в цыганской одежде.
— Давай-давай, краса, — поманила она, — смелее. Дом выстудили уже! Ох и устрою я пакостникам этим, что слухи про меня злые распускают! Ох и устрою!..