— Кощей наш от беспоко́йников мир охраняет. С этой стороны, с Явной. А Змей от тех, кто раньше срока в Навь сунуться пробует. Так что нельзя Кощею бессмертным быть, он из смертного рода приходить обязан. А чтобы Кощеем стать мог, на Калиновом мосту побывать надобно. Да только так, чтобы на мост ступить, но на ту сторону не пройти, а вернуться.
— Это что же? Как ты, матушка? — охнула гостья, а та подтвердила:
— Почти, красавица! Только вот мне срок пришёл, и я уж уйти хотела, да не пустил меня чернокрылый мой. А Камил сам трижды туда в юности не своей волей отправлялся и трижды по своей воле возвращался, — и с гордостью покачала головой: — Ох и крепкий воин был! Ничего не страшился! Никому не сладить с ним! А как мечом махал — целые рати за́мертво падали! Мормаго́ном прозвали его за это. За это, да за то, как от смерти уходил трижды.
— Мормаго́ном? Мормаго́ном-воеводой? — охнув, нахмурилась де́вица. — Неужто тот самый это Мормаго́н?! Слыхала я про него как-то от деда своего. Сказку баял про богатыря, что саму Марену одолел. Книгу показывал, в которой написано, а она старая-старая… Неужто про него?!
Голова в пуховом платке меленько закивала:
— А про кого ж ещё? Про него са́мого! Не всяк со смертью играть решится, а Камил играл, да с честью каждый бой выигрывал! — и с гордостью улыбнулась, но затем, помрачнев, вздохнула. — Только вот за каждый раз потом пришлось родне его расплатиться… Он-то богатырём знатным уродился, с отрочества в битвах тешился, а как отца и мать его Марена прибрала — как отрезало. Заперся в тереме и в науку ударился, за книжки засел. А через год дружину распустил, меня в сани усадил и за тридевять земель к тогдашнему Кощею в ученики подаваться и поехал. С тех пор тут мы.
— Так как это так-то? — задумчиво развела руками девушка. — Толкуешь, что мать его умерла… А ко́ли та — мать, то ты тогда кто?
Старушка улыбнулась так, что аж морщинки лучиками из уголков глаз прыснули, будто маленькие солнышки зажглись.
— Я-то? А я-то кормилицей ему буду. С пелёнок растила, каждую беду вместе проживала, быть сильным и честным учила, чтоб не сгубила его обида, — и старушка, нащупав, почему-то погладила царевну по зеленоватому запястью. — Хорошим он ребёнком был, славным, — а затем, чуть погрустнев, вздохнула: — Я своих так и не понянчила. Трижды на сносях была, и трижды ещё в утробе Марена забирала… Так что Камил мне, пусть не по крови, да сын родной. Нет у меня родича ближе.