Не успела царевна удивиться, как прикосновение стало ощущаться всё мягче, легче, и через щепку Косоглазка растаяла, будто дым, не оставив даже пятен слёз на скатерти.
— И что ж теперь-то? — развела руками царевна, глядя на пустое место. — Это что вообще было-то?
Ни служанки, ни подружки, ни того, кто хоть кивко́м на вопрос ответит.
Василиса выпрямилась, потопталась, затем се́ла и начала молча есть с выпученными глазами, будто и впрямь жаба муху жуёт. Ранний ноябрьский вечер сменился ночной мглой, и в чистом, будто кристалл, стекле отражалась фигура гостьи, освещённая пламенем свечи. Но смотреть на себя она даже не думала, а пыталась осознать, что теперь делать. Так и эдак выходило, что сегодня уже поздно куда-то идти новую помощницу спрашивать. Темень стои́т, а, не ровен час, ещё и на Кощея наткнёшься, так что лучше уж до утра пересидеть. А там, глядишь, и матушка пошлёт за нею.
Что случилось с Дуней, наверняка не знала, но отчего-то сердце было спокойно. Казалось, будто сделала доброе дело, да пока не понять, в чём оно заключалось. Чудеса да и только!
— Ладно, утро вечера мудренее, — вздохнула Василиса, протёрла пустые тарелки ломтём хлеба, сжевала, запила иван-чаем и отправилась почивать на царское ложе.
В эту ночь спалось не так мертвенно тяжело, как вчера, когда она умоталась и перемёрзла. Заснула быстро и крепко. Правда, посреди ночи как всегда проснулась от яростного пёсьего лая, но привычно почти сразу опомнилась, что это лишь сон, осоловело огляделась и с облегчением выдохнула. Вокруг стояла уютная мгла, а за окном шелестом накрапывал мелкий дождик.
Сначала показалось, что она в царских палатах — так тихо и непривычно было. Но белёный потолок над головой даже в темноте казался удивительно чистым, и бражкой с чесноком не воняло. Не терем — за́мок.
Царевна взбила подушку и улеглась назад, вспоминая, как впервые оказалась в своих новых палатах в мужнином тереме. Тогда стояла посередь опочивальни и не знала, что делать. Иванушка-то на лавке в сенях спал, как уложили его дружинники. Самой-то ни перетащить его, такого здоро́вого, ни рядом пристроиться, как богами в первую ночь велено — больно места мало. Вот и пошла в палаты свои на женскую половину, куда девки показали. Да без слова мужниного казалось, будто без спросу забралась в чужой дом, и сейчас её схватят. Долго вокруг кровати ходила и не решалась даже присесть. Не верилось, что можно. Ей — крестьянке безродной, жабомо́рдой, что ещё вчера вычищала свинарники за дюжину яиц им с дедом. И теперь — вот, перина настоящая, одеяло пышное, подушка с лебяжьим пухом! И всё для неё! Да и пусть девки за дверью хихикали да перешёптывались, к этому-то Василиса как раз привыкла. А вот к такому ложу и тому, что можно — нет.