— Но значит это?.. — вдруг поняла царевна, и на сердце стало легче. — Сестрицы зовут.
И, продышавшись, откашлялась, а потом несмело запела, как мавки научили. Огонёк притих, будто заслушался, а затем уже спокойнее двинулся куда-то в обход, увлекая за собой.
Шага́лось мягко, да пока трясины не было. Василиса и не спеши́ла — шла да пела. И чтоб мавок призвать, и чтоб чувства свои выразить. Аж слёзы опять по щекам потекли. А как в ответ голоса́ раздаваться стали, что мотив подхватывали, так и вовсе расплакалась, уже не сколько песню запева́я, а всхлипывая и подвывая в такт мелодии.
Дошла до пенёчка, присела, а огонёк сделал круг по заблестевшей у ног водной глади и исчез.
— Что за беда с тобою случилась, сестрица?
— Что кручинишься?
— Кто обидел тебя?
— Мы с тобою, сестрица, по́лно плакать!
Раздались голоса с разных сторон, и Василиса увидела, как мелькнули во тьме светлые одеяния мавок, что бесслышно подходили к пеньку и усаживались рядом.
— К-к-к-кощей меня-я-я… — завыла царевна, как в детстве жалилась, когда ещё не поняла, что на любую жалелку матушка ругаться будет. — Я его увидала, а он мне смерти пожелал! Говорит, жаль не проклял тебя! Чтоб ты в утробе ещё сгинула, и не видеть тебя такую вовек!
И разрыдалась ещё горше.
— Так то же муж твой говорил, аль кто? — невесомо погладила по коленке ближняя. — А Кощей-то что осерча́л?
Василиса даже не глянула на полупрозрачную руку, но затихла немного:
— Да как-то… И муж говорил, да. Прогнал меня. А что Кощей осерча́л, так я и не знаю вовсе. Разве что, подсмотрела ненаро́чно, как плачет он, вот и рассердился, видать, что предо мной в таком виде предстал, — и подняла взгляд на мавок.
— Ох, сестрица, зря ты на Кощея так, — подплыла другая поближе.
— Он матушку намедни схоронил, а на такое и богатырю слёзы обронить не стыдно. А у него-то, поди, лишь она и была одна, — подхватила третья, а царевна охнула:
— Матушку?! Да как же?! Я ж её только видала-то!..
И замолчала, пытаясь осмыслить.
— Матушку, — опять погладила её по коленке ближняя. — Ещё до зари третьего дня окостенела. На заре попрощаться к нам прилетела, а с рассветом и ушла через Калинов мост насовсем Серой доро́гою.
— Мы ей песни пели, когда её хоронить везли, — подала голос ещё одна. — Так-то не де́вица она, не сестрица нам, да много чего по нашей части ведала, помогала, гостинцы носила. Вот мы и благодарны.