— Почему вы его не предупредили?
Взяв со стола две серебрушки по четверти золотого каждая,
дежурный подкинул их на ладони:
— Надо же, мог ведь и не платить... Вы тоже промолчали, — Он
раздраженно покосился на стража.
— Это ваша обязанность, — огрызнулся тот. — Если на него нападут
и он пострадает, вся ответственность на вас. Ваша нелюбовь к
столичным магам дошла уже до абсурда!
— Вы меня в чем-то обвиняете? Всем известно, что в брошенных
городах часто селятся бандиты и перегрины. Так могу ли я
предполагать, что наследник ван Саторов не знает простых истин?
Могу ли указывать ему, как поступить? И могу ли сомневаться в его
способностях, в его силе и умениях?
Страж дернул ртом, будто хотел сплюнуть, но только круто
развернулся, и вся «пятерка» направилась к облюбованным лавочкам.
До мага донеслись недовольные голоса:
— Всего лишь студент. Что он может?
— Вчерашняя троица тоже студенты.
— На такой развалюхе ехали — видно, что взять с них нечего. А у
ван Сатора один жеребец чего стоит...
Горячий ветер швырнул в лицо сухой пылью. Щурясь и плотнее
затягивая платок, Маркус огляделся. Ни души.
Он и не ожидал, что здесь его встретят с цветами и барабанами,
но напряжение, появившееся внутри после спешного и такого
неожиданного отъезда Мелани, в Ассуме усилилось. Возможно, тревога
была напрасна — иначе дежурный маг предостерег бы, — но все же
мысль, что в Лоридане не спокойно, не отпускала.
Тронув бока Красавчика, Маркус направил его медленным шагом в
сторону южных ворот.
За минувшие годы город почти не изменился, лишь здания стали еще
более пыльными, да песок, окончательно стерев границы между
проезжей частью и пешеходной, подобрался к самым порогам.
Захотелось вдруг проехать по знакомым местам, и Маркус свернул
на узкую боковую улочку. Когда-то они с Шоном излазали тут едва ли
не каждый дом, думали, что во всем мертвом городе только они двое,
и все равно считали себя отчаянными смельчаками... А позже Маркус
узнал, что отец всякий раз отправлял с ними пятерку стражей.
Незаметно и ненавязчиво.
Отец... Все еще невозможно принять, что он мертв, что они
никогда не проедут бок о бок хотя бы по этой проклятой пустыне.
Вот только размышления о мести стали так привычны. Что это, если
не принятие? И что будет, когда месть свершится? Придет ли
успокоение или, наоборот, обрушится одно только оглушающее
осознание, что с отцом его больше ничего не связывает, что
оборвалась последняя нить? Останется только его собственная
разрушенная жизнь... Нет, он готов, лишь бы воздать Верховным за их
низкую ложь, жадность, за то, что очернили даже память об отце.