Помимо тревожных размышлений о собственной судьбе, беспокоили его и мысли о семье Годуновых, порой не дававшие ему покоя по ночам, мышиными коготками царапали по самой душе, возились, толкались, лишали сна. Тогда утром просыпался в подавленном настроении, и требовалось немалое самообладание, чтобы взять себя в руки и не скатиться в очередной приступ черной меланхолии, не показать приспешникам своей слабости. Иной раз думал, может, и впрямь лучше было бы ему остаться неизвестным смиренным монашком, листающим страницы умных книг в тишине монастырской библиотеки? Не было в нем отцовской жесткости и решительности, что тут поделаешь. Как ни настраивал он себя на враждебный лад, ненавидеть Годуновых не получалось. Как-то раз в Варшаве довелось ему видеть Федора Годунова5, что был там проездом. Показали ему Борисова отрока, чтобы разжечь азарт и ненависть к сопернику, который – уступи только Димитрий – унаследует от отца неправедным путем приобретенный трон. Федор ему понравился: крепкий, высокий, крутолобый, с открытым смелым взглядом. Учился он в Европе у англичан и французов всяким наукам и, говорят, преуспел много. Говорят, что был он самым способным из 18 юношей, отобранных Борисом для учебы за границей, с тем чтобы, выучившись и вернувшись домой, принесли бы они России много пользы. Юный Федор Борисович начертил первую карту России, и точнее той карты было не сыскать. Рассказывали ему также, что, поучившись в парижской Сорбонне, мечтал он об учреждении университета в своем Отечестве.
«Такого бы не в соперники, не в вороги, а в братья», – с тоской подумал Димитрий, но опасные размягчающие мысли отогнали советчикам в них, понятно, не признался. Примкнувшие бояре да воеводы, Бориса предавшие (и самого его предадут, иуды, дай только срок), просили не тревожить сердце о судьбе обреченных. Знал он, что это значит, да прямого приказа помиловать не отдал. За себя побоялся. Да и что теперь кулаками махать. Ничего изменить уже нельзя, а показать слабость – самому не сносить головы. Что так, что этак – выходило худо. «Страшно мне, Господи, помилуй мя».
Закрутила, завертела Дениса московская жизнь – только успевай поворачиваться. Влился он в творческий коллектив, как и предполагал с самого начала, легко. Не сложилось только с вечно недовольной Линдой, пилившей его за несоблюдение дат сдачи материала, ну да ею он легко пренебрег. Как говорила бабушка, «Семь лет мак не родил, а голода не было».