– Этот юноша, – баба Шура театрально хмыкнула, – послал меня на три буквы и глазом не моргнул. Я ж тебе рассказывала.
– Послал – значит, было за что. Ты ему, никак, под руку гундела, он и сорвался.
– И ничего я не гундела, – пробормотала бабка, но от дальнейших комментариев воздержалась. Тяжело опустившись на табурет, она неловко поерзала, дабы привести в порядок подол домашнего платья, и молча приступила к еде.
– Завтра на рыбалку пойду, – спустя минуту проговорил дед. – Василь Петровичу позвонить надо, он тоже собирался.
– Куда вы в такую стужу-то? Дома сидите. Для кого по телевизору биатлон показывают?
– Сама смотри свой биатлон, – отмахнулся старик. – Я лучше на свежем воздухе побуду. А в коробке загнить – еще успеется.
«Надо же надышаться перед смертью», – про себя добавил он и едва заметно улыбнулся. Потом живо представил себе мостик через обледенелую протоку – и улыбнулся шире. По-хорошему удочки можно было и не брать.
Наверху завопили – горько, истошно.
– Хосссспаде, – старушка вскочила из-за стола и небрежно перекрестилась. – Ну что же такое творится?.. Погляжу-ка.
Дед безразлично повел головой: ни останавливать Шуру, ни тем более составлять ей компанию ему совсем не хотелось. Бабка суетливо скинула тапки, влезла в поношенные зимние сапоги и, скрежетнув дверной ручкой, вылетела в подъезд.
Пронзительное верещание не прерывалось ни на секунду. Карабкаясь по ступеням, баба Шура вслушивалась в этот вой – определенно женский, даже девичий – и все больше убеждалась, что ее гадкая мечта, по-видимому, сбылась: в этот самый миг у соседей кого-то били, а может, уже и прикончили. Она надавила на кнопку звонка, и визги слились в унисон с электронным чириканьем; потом оба звука внезапно оборвались, и вскоре на пороге возникла девочка, зареванная и совершенно потерянная.
– Помогите! – всхлипнула она, поднимая на Шуру обезумевшие глаза.
Бабка, не разуваясь, проследовала на кухню, где ее взору открылось до жути противоестественное зрелище. На полу, аккурат посреди комнаты, в неправильной позе лежал тот самый парень, который накануне покрыл бабу Шуру матюками. От виска его начиналось багряное месиво; продолжалось оно и на линолеуме, где свежая кровь омерзительно смешивалась с чем-то наподобие блевотины. Запаха рвоты, однако, не ощущалось. Приглядевшись, старушка сообразила, что неаппетитные кусочки еды были всего-навсего недожаренными овощами, разбросанными там и сям по всей кухне. В углу обнаружилась и сковородка, перевернутая вверх тормашками. «Тюкнула, вестимо», – подумала бабка, поглядывая то на рыдающую девицу, то на бездыханное тело. Но вслух произнесла: