Смерть прячет в землю плоды удачной ловитвы.
Они прорастают к свету травами и цветами.
Мы как умеем, как можем бормочем свои молитвы,
господи, говорим, что теперь будет с нами.
Что станется с нами? А ничего не станет —
будем жить-поживать, снова сновать челнами,
делать своё дело покуда не прогорланит
первый петух дня, где запричитают над нами.
Будем жить-поживать. Только теперь иначе.
С мёртвым рядом не сядешь, разве что он приснится
и, просыпаясь, услышишь, как не поёт, а плачет
там в тишине заоконной осиротевшая птица.
Будем жить-поживать. Острого горя зáмять
сменится тихим снегом, грустью бабьего лета.
Научимся улыбаться. Боль переплавим в память.
Станем прозрачно помнить и благодарить за это.
Благодарить за то, что всё это в жизни было —
милые мелочи, счастье, радости и печали,
встречи, прощанья, разлуки… Тело взяла могила.
Душа согревает душу невидимыми лучами.
Встретимся ли не знаю. Но догоню когда-то
и, оглянувшись на камень, где к дате прильнула дата,
хочу улыбнуться живущим и видеть, что встрепенулись
от слёз и мне улыбнулись… просто в ответ улыбнулись.
О чём ни говори, а говоришь о том,
что как ни говори, ни составляй слова,
а, новых дней Сизиф, таскаешь решетом
глоток небесных слёз немого божества.
Оно мычит в ночи, колотится о слух —
сказать себя нет сил и не сказать нельзя,
и, возвращаясь в прах, отчаявшийся дух
кричит и месит пыль, в мольбе себе грозя.
Звезда летит к звезде – не может долететь.
Луна сама себя пластает на куски.
А ты посмел сказать. Да как ты смеешь сметь
ворочать камни слов до гробовой доски?
Мерцает в небесах межзвёздная пыльца
и речи мотылёк стремится на огонь,
и тень от мотылька касается лица,
как птица, чьё перо ложится на ладонь.
И несказанно всё, что хочешь рассказать.
Дыханье вперехват и рвётся речи нить.
И не разверзнуть губ. И как не разверзать?
И говорить нельзя. Нельзя не говорить.
Толпою распалившейся хулимый
он шёл уже не здесь, ещё не там,
своим предназначением гонимый
и солнца тень шагала по пятам.
Остатки тлели прошлогодней охры,
потухшего с чернинкой багреца.
Под оловянным взглядом ражей ВОХРы
он волосы отбрасывал с лица.
Гудели плечи стёртые до крови
тяжёлою шершавостью креста,
струился пот сквозь сомкнутые брови
и в немоте ржавела хрипота.
Голгофа ли, лесоповал ли, печи,
овраг или ближайшая стена,
он шёл на предначертанную встречу