Нет, вон, бутылка джина без пробки.
За тёмным стеклом не видно, осталось ли сколько-то содержимого.
Похоже, решил облегчить боль народными средствами, да так и не
сумел или не захотел никого позвать. Не сообщил, что с ним
происходит. Даже не оставил предупреждающего послания на
собственной двери, чтобы никого не постигла его участь.
Как меня сейчас.
Всё же, старый Даттон всегда был
вредным старикашкой. С детства его не любила. Умереть, никого не
прося об облегчении страданий — да. Подумать о судьбе других — нет.
Горделивый хрыч.
И сейчас пузо этого хрыча раздувалось
изнутри.
Поняв, что происходит, я в ужасе
бросилась к дверной ручке. Позвоночник будто прошибло остриём
копья, потому что та не поддалась. Дверь чёрного хода оказалась
заперта. В отчаянии я пнула её разок-другой, не жалея дорогих
туфель.
Тем временем кожа на животе старика,
покрытая узором чёрных вен, снова вздулась, будто мертвец пытался
дышать. Брюхо вспучивалось, опадало, снова начинало ходить.
Наконец, мембрана кожных покровов лопнула, не выдержав натяжения.
Расползлась, проливая потоки чёрной смерти на кафельную плитку.
Нестерпимая вонь заполнила
помещение.
Стараясь не дышать, я по стеночке
начала обходить тело. Нет, причина моего нежелания наполнять лёгкие
этими ароматами не в их чудовищной отвратности. Если это то, что я
думаю... О, Великая Троица, к вам взываю с мольбой! Азар, Бриар и
Дея, не оставьте меня в час нужды...
Из гнилых кишок показалась чёрная
палочка, покрытая щетинками. Я вздрогнула и позабыла обо всём,
остолбенела и просто смотрела, как разлагающаяся плоть порождает
новую жизнь. Совсем другую, чуждую, противоестественную. Вслед за
первой лапкой показалась вторая, из смрадного месива высунулись
шевелящиеся усики, а затем и фасеточные глаза.
Непереносимый страх выхолодил
поджилки и едва не отправил меня в обморок. Во рту стало сухо, как
в винном погребе после зимних праздников. Неспешно тварь выбралась
из чрева своего невольного родителя. Два прозрачных крыла её
пронизывали тёмные жилы, будто свинцовая оплётка витраж. Крылья эти
оставались грязными, измазанными в гнили, послужившей питательной
средой для вызревания богомерзкого отродья.
Оно потирало передние лапки, очищая
их от грязи — точно муха, которую существо напоминало больше всего.
Однако по выгнутой спинке грудной части нахлёстом пролегали крупные
чешуи, скорее рептильные, чем подобающие насекомому. Толстое брюшко
чуть подёргивалось и загибалось кренделем, будто куцый змеиный
хвост, так и не сумевший отрасти на должную длину.